Министр репатриации и абсорбции Пнина Тамано-Шата рассказала СМИ о своих рабочих планах. Насколько их удастся осуществить, во многом зависит от бюджета на 2020 и 2021 годы. Страну ждут нелегкие в экономическом плане годы, и борьба между министерствами за ресурсы обострится. Для нового министра это станет первым испытанием на прочность: настоять на том, чтобы правительство поменьше экономило на новых репатриантах.

Министр абсорбции не новичок в политике. Адвокат, с отличием закончившая Тель-Авивский университет (магистр по общественной политике), затем работала в СМИ — в том числе на радиостанции "Решет-бет" и Первом телеканале, а в 2006 году стала общественным представителем в Совете журналистов Израиля.

О планах

— Больше всего репатриантам мешает недостаточное знание иврита. Они получают от государства право на шестимесячный ульпан, часы учебы в нем засчитываются ему в трудовой стаж, на основе которого он вправе получить пособие. Но не кажется ли вам, что шести месяцев недостаточно? Нельзя ли увеличить продолжительность такой учебы до года или полутора? Потому что сейчас, несмотря на наличие ульпанов второго и третьего уровней, многие через полгода бросают учебу — ведь им нужно зарабатывать на жизнь...

— Это очень важная тема! Если нам важен иврит, почему мы ограничиваем возможности людей в его изучении? Только что я поднимала этот вопрос перед правлением министерства. Если человек уже 10 или более лет в стране (то есть уже лишается статуса нового репатрианта – прим. «Детали»), но чувствует, что еще недостаточно знает язык и хочет его учить — почему мы ограничиваем его? Иврит не должен быть товаром, зажатым в кулаке правительства. Обучение должно быть доступным. Я проверяю сейчас возможность открыть классы для всех желающих, а не только новоприбывших. И не только в центрах абсорбции или офисах «Сохнута» — но, например, и в общественных клубах. С удобным временем – например, во второй половине дня, то есть после работы. Без ограничения времени, проведенного в стране. С финансовой поддержкой государства.

— Вероятно, зачет в рабочий стаж большего числа учебных часов потребует согласия министерства экономики. Вы думаете, оно на это пойдет?

— Нет, эти полгода пока такими и останутся. Пока что я хочу знать, что ни один человек, желающий улучшить иврит, не остался без курсов, субсидированных государством, и расположенных недалеко от его дома. Я сейчас погрузилась в изучение бюджета – смотрю, куда мы вкладываем, что идет за границу, на стимулирование алии, и так далее – ищу источники, за счет которых можно выполнить этот план.

— Какую позицию вы занимаете в споре о целесообразности моментальной выдачи израильских загранпаспортов людям, которые ради них и просят гражданство? Уже не надо ждать год, как раньше. Эти «репатрианты» в стране не задерживаются.

— Я знаю о данных, по которым четыре тысячи человек уехали таким образом - из-за закона о загранпаспортах. Но ведь, когда мы стимулируем репатриацию, то хотим видеть этих людей здесь, дома! Если при этом законе тысячи людей не остаются здесь – значит, мы бьем мимо цели и, возможно, следует вернуться к прежнему положению. Мы проверим это. Но я хочу проверить, не помогает ли этот закон каким-то особым группам — как врачи, например – чтобы отменой не навредить им.

— Будет ли очередь на социальное жилье в вашем министерстве объединена с очередью минстроя? И видите ли вы какую-то возможность, наконец, решить жилищную проблему репатриантов?

— Я все еще изучаю данные по этому вопросу. Помощь с жильем — одна из самых больших расходных статей нашего министерства. Но обязательно надо рассмотреть порядок формирования очередей и управления ими…

— Сейчас порядковый номер в очереди для ожидающего соцжилья зависит от года его репатриации, а не от того, когда человек занял эту очередь…

— Да, и без оглядки на его возраст, на его состояние здоровья! Надо и социально-экономическое положение его проверять — может быть, именно он нуждается в жилье больше других, срочно. Надо перепроверить все критерии. Такое происходит с 1987 года. Но, на самом деле, критерии зависит от бюджетных возможностей. Не мне вам рассказывать, насколько тяжела эта проблема. Я и сама выросла в квартире "Амидара", которую родители получили 36 лет назад. Так что я знаю, насколько это важно.

— Какие еще приоритетные направления будут в вашей работе?

— Я больше всего думаю о детях репатриантов. Программы для них недостаточно широки, а я хочу в сотрудничестве с минпросом создать «комплект возможностей» для любого ребенка.

Например, некоторые дети прекрасно учились до репатриации, но здесь их показатели снижаются, в том числе из-за незнания языка в первое время. Что можно сделать? В прошлом я добилась открытия субсидированных кружков для детей выходцев из Эфиопии, чтобы на улице не болтались те, у чьих родителей нет денег оплачивать им занятия. Когда ребенок может заниматься тем, что любит, в кружках после полудня – а мы говорим о неформальном образовании – то он и в школе спокойнее себе ведет. И мы смогли тогда вместе с минпросом привести 4 тысячи детей в такие кружки. Сейчас я хочу подробнее узнать, что дают детям репатриантов сегодня, и добавить им новые возможности.

Нам нужно добиться, чтобы городские системы образования следили за нуждами таких детей. Что может понять родитель-репатриант без языка, пусть даже он подключен к вотсапп-группе класса, где учится его сын или дочь? Это должно стать заботой руководства школ.

Также я хочу создать форум с участием гендиректоров местных органов власти. Потому что местные советы – ключ к успешной абсорбции, и мне важно знать, что в советах, которые получают финансовую поддержку от министерства – а таких около 160-ти — на самом деле реализуют программы в интересах репатриантов. Потому что бывает, что совет получает поддержку министерства, но не выделяет достаточно денег на эти программы. На местах должны знать, что это очень важно, и это не рекомендация, а их обязанность. Собрать раз в год генеральных директоров местных советов – такого форума еще не было.

И, наконец, третий возраст. У нас очень тяжелые данные по пожилым репатриантам: 20 процентов из них живут в бедности, и более 20 процентов в одиночестве…

— Но помогать им — задача министерства социального обеспечения, а не ваша!

— Есть сотрудничество! Мы не можем сказать: «Нашими стариками займется кто-то еще!» – и на этом успокоиться. В свое время я участвовала в открытии 8 дневных клубов для выходцев из Эфиопии, работавших три дня в неделю, потому что они не шли в обычные, предпочитали просто сидеть на лавочках. Даже выделенная на них для этого субсидия оставалась неиспользованной.

Есть много проектов, которые нужно реализовать в сотрудничестве с министерствами социального обеспечения, образования, обороны… Если каждый начнет смотреть только на собственный участок, произойдет или дублирование льгот, или проекты провалятся между стульями. А хорошее правительство, в конечном итоге – то, где министры умеют сотрудничать друг с другом.

О дискриминации

В 2006 году Пнина Тамано-Шата вместе с Гади Еварканом, который теперь тоже стал депутатом кнессета, основали Штаб борьбы за равноправие выходцев из Эфиопии. И тогда же организовали первые демонстрации – причиной стал отказ минздрава принимать в доноры выходцев из Африки из-за высокого уровня распространения СПИДа на этом континенте.

— Они вылили сданные порции крови! Они говорили о СПИДе, но не сказали одну простую вещь: во время «Операции Моше» (когда эфиопских евреев вывозили в Израиль – прим. «Детали») всех проверили! Всем, кто прибыл из Эфиопии, сделали анализ крови, даже без их ведома. Не было ни одного пассажира, кто не прошел бы эту проверку. Так зачем же выбрасывать порции крови? Кровь, согласно иудаизму – вместилище души, ее запрещено проливать! И вот приходит человек, хочет пожертвовать кровь для спасения чьей-то жизни, а сданную им кровь берут и выливают... Я хотела устранить эту дискриминацию, и мы с Яэль Герман (бывший министр здравоохранения от «Еш атид» — прим. «Детали») добились этого.

— Но минздрав ссылался на объективные реалии – уровень заболеваемости СПИДом…

— Нет, это было преднамеренным делением на сектора. Люди приезжали из ЮАР, где уровень заражения СПИДом доходил тогда до 20 процентов, а в Эфиопии в то же время заразившихся было считанные проценты – но им уже через год позволяли сдавать кровь. Почему? Потому что из ЮАР приезжали ашкеназы!

Я изучала данные, когда начала бороться – и в минздраве не смогли объяснить причин такого положения. Я всегда глубоко изучаю тему, которой начинаю заниматься, потому что любые революционные изменения должны опираться на данные, иначе можно навредить. Например, я увидела, что очень высок процент выходцев из Эфиопии в системе специального образования. Проверила, почему, и выяснилось, что к ним применяют несколько иные критерии. Только в прошлом году это удалось изменить.

Вот еще пример: в армии был отдельный курс перед мобилизацией – именно для молодых выходцев из Эфиопии. Они приходили на призывной пункт и для них там была отдельная мобилизация. Так они решили бороться с высоким уровнем уклонения от службы. Это объективная проблема, есть данные – но вопрос в том, как ее решать? Они не задумались над тем, какие социальные и психологические последствия может породить ситуация, когда темнокожего молодого человека отправляют только к таким же, как он. Я потребовала в 2016 году перепрофилировать этот проект на все слабые слои – для выходцев из Марокко, России, Ирака, откуда угодно, ведь на самом деле многие нуждаются в помощи.

И с 2016 года есть значительное снижение данных по уклонению. Я верю в интеграцию. Чтобы мой сын и ваша дочь жили тут, в сильном обществе, мы должны перестать делиться на отдельные колена.

— Преграды, которые в нашем обществе стоят перед репатриантами, не всегда вызваны расизмом или дискриминацией.

— Все начинается с самоощущения ребенка репатрианта, который видит, что на его родителей — людей с другой культурой, с плохим ивритом, с сильным акцентом – смотрят, как на чужаков. Но это – еще не дискриминация. Она начинается, когда ты поражен в каких-то правах. Когда у человека, не знающего языка, в государственной организации нет переводчика, нет документов на его языке. Некоторые люди просто стесняются просить то, что им положено, не могут решить вопрос в «Битуах леуми»… А представьте, что в поликлинике нет врача, которому ты можешь нормально объяснить, что с тобой? Это может привести к приему ошибочных лекарств, это опасно.

Насчет выходцев из Эфиопии сомневались, евреи мы или нет. Еще в 1985 году, сразу после нашего приезда. Наши родители не знали иврит, но раввинат начал готовить их к гиюру, даже не сказав им об этом! Заводили в миквы… Когда они поняли, что происходит – вышли на большую демонстрацию. Мне было тогда пять лет, а приехала я в три. Мой отец с другими людьми сидели три недели около кнессета, я помню с детства стоящую там у входа менору! Они сказали: «Мы не сдвинемся отсюда, верните нас в Эфиопию, лучше уж мы будем евреями там, чем кем-то сомнительным здесь!»

Про «русских» тут говорили одно, про нас другое, для каждой общины здесь разные стереотипы. Мы слышали о себе «эти, которые приехали из Африки, необразованные варвары» — извините, конечно, но наша культура очень богата, очень древняя! Я всегда боролась, чтобы обо мне не судили по навязанным стереотипам. Чтобы уважали, как человека и как израильтянку, без задних мыслей и ярлыков.

detaly.co.il