— Ваше имя в бывшем Советском Союзе было вдвойне известно: как певицы, и как непримиримой сионистки…

— Я давала концерты, потому что я еврейка, и пела на еврейском языке, потому что умела. Я родилась в Литве, нас ещё с детского сада обучали ивриту и по всем программам, какие были в Эрец-Исраэль, в Палестине. Это прекратилось в 1940 году. Потом – война… Уничтожили всю еврейскую культуру, вырвали нам душу – фактически война для евреев не завершилась, она длится и по сей день. Так что 9 мая – большой праздник, но для нас он с продолжением… Поэтому при первой возможности я давала концерты. Позже меня стали называть «мобилизованной певицей» – я давала концерты в память о погибших в Катастрофе. Моя семья входит в те 4% евреев Литвы, которые выжили… Первые такие концерты были стандартными: сначала классика, потом народные песни, а потом уже и еврейские.

– Никто не возражал против песен на идиш?

— Были против, были. Но как-то в Литве это было проще. А после конкурса артистов эстрады в 1958 году в Москве стало ещё проще. Я принимала участие в этом конкурсе с единственной целью: получить какую-нибудь бумажку, что я пела на идише, и с ней иметь возможность проталкивать свою программу. Авторитетное жюри – Смирнов-Сокольский, Утёсов, Ирма Яунзем – присудило мне первое место, а вместе с местом получила заветную бумажку: «Лифшицайте, Вильнюс, народные еврейские песни». Тогда в Москве и слова нельзя было услышать на еврейском, хотя из лагерей, из ссылок стали возвращаться писатели…

— Петь на идиш в таких условиях – нужна была смелость?

— Я не знаю, потому что для меня это было естественно. Я пела на украинском, на белорусском, на литовском, на татарском, на узбекском… Почему бы и не на идише? Оказалось, нет. Нет – на всё, что связано с еврейством. Мои концерты филармонии не включали в план. Одно время маршрут был Рига-Вильнюс, единожды – по великому блату! – Ленинград… Потом уже были и другие города – я настырно продолжала добиваться выступлений.

— Откуда такое упорство?

— Это – еврейская настырность. Меня воспитывали быть честным человеком, тем, кто я есть: еврейкой. Отец был сначала учителем в еврейской школе, потом врачом, играл на скрипке. Мама, сирота с 14 лет, испытала погромы поляков в 1919-1920 годах. Может, изначально сопротивление и настырность заложены в нас, в евреях? Я верила в коммунизм, я верила в товарища Сталина, а мне – плевок… Я не изменила партии – они мне изменили, я им не врала – они мне наврали!

— На чём зиждилась Ваша вера?

— Я с юных лет была активной девочкой. В эвакуации окончила узбекскую школу, изучила узбекский язык. После школы работала в райкоме комсомола… Разъезжала верхом на лошади – членские взносы собирала… Что мы застали по возвращению в Литву – не расскажешь… Неважно, что я не была в гетто, это гетто сидит во мне!.. После войны в Вильнюсе и Каунасе были еврейские детские дома. Евреи, оставшиеся в живых, объединялись – вокруг этих домов, ближе к учителям, ученикам. Там же выступал приехавший на гастроли «ГОСЕТ» – меня пригласили заниматься в его студии. Судьба меня оберегла – через год с театром случились известные печальные события… Я поступила в Вильнюсскую консерваторию, стала петь.

– Знаю: когда Вы пели в Москве, зал имени Чайковского всегда был полон…

— Везде, на любых еврейских концертах бывало переполнено.

– Известно и то, что известный составитель иврит-русского словаря доктор Шапиро после концертов всегда одаривал Вас цветами… Чьи ещё букеты памятны?

— О-ой! Это было очарование! Шапиро – особенная, известная личность, – жаль, что быстро ушёл… Мне посчастливилось узнать весь цвет еврейской интеллигенции: Гофштейн, Шифра Холоденко, Хава Эйдельман, Самуил Галкин, Овсей Дриз, Гордонов, доктор Бланк… Сами люди были букетами!

– Кому Вы отдали предпочтение, за кого замуж вышли?

— Евреи Литвы объединялись вокруг детских домов, как я уже сказала – нас было так мало! И вдруг на горизонте появился парень из нашей прежней жизни. Мы потянулись друг к другу…

– То есть, Вы не пением его очаровали?

— Его – нет. А когда я была уже «с голосом», бывала осторожной, а часто и неосторожной, потому что не знала, кем очарованы: той, что поёт на сцене? Той, что сидит, усталая, за кулисами? Или той, которой достаётся со всех сторон – за те же песни?!

– Какую «неосторожность» Вы подразумеваете?

— Интерес ко мне проявляли разные люди, и в этом был элемент опасности. Я постоянно боролась с цензурой. Сколько раз и сколько песен убирали из репертуара! К сожалению, на концертах бывали доносчики, – есть такие среди евреев… А моя личная жизнь не удалась. Мы с мужем прожили 11 лет. Но у нас есть самое удачное совместное произведение – это наша дочь. А сейчас у меня ещё и два внука. О личной жизни могу сказать так: падала не с того коня. Честно говоря, люди, которые меня действительно любили, не смели до меня даже дотронуться, я была для них чем-то святым. А те, которые смели дотрагиваться, а я проявляла слабость, – это были не те люди… Но мне не о чём жалеть, у меня была очень интересная жизнь. Тяжёлая… Вообще у артистов нелёгкая жизнь…

«Национальная гордость…»


— Вы посвящали свои песни кому-то персонально?

— Нет, посвящала нашему народу. Я бы назвала это отношение не сионизмом, а национальной гордостью, национальной памятью… В 1959 году в Киеве – наконец-то Киев соизволил дать мне сцену! – должно было пройти 8 концертов. На первом же я исполнила «Колыбельную Бабьему Яру». Это было через 18 лет после ужасов Бабьего Яра, неподалёку от него… Тогда о его трагедии не было широко известно. И я спела о матери, которая стоит над Яром и ищет кости своих детей. (Это песня киевлян Шики (Овсея) Дриза и Ривки Боярской). И зал замолк… И вдруг одна женщина воскликнула: «Что же вы сидите, вставайте!» – и все встали – без аплодисментов… Как-то в Иерусалиме я повстречала женщину – она родственница той, что зал подняла. Бывают же такие встречи! Когда зал стоял в тихом молчании, мы дали занавес. У меня и сейчас дрожь по коже – долго не могла тогда начать второе отделение. А как эта песня действовала на публику! Я с трудом пробиралась через людскую толпу, и все хотели меня хотя бы за пальто потрогать… Был ноябрь, холод, я простыла, но была готова и больная петь. Однако в театре оперетты, где должна была выступать, вдруг начала «протекать крыша». Я спорила с комиссией, которая обвинила меня в национализме. Тогда победили они: был издан приказ за подписью Михайлова, министра культуры СССР, и меня на год отстранили от концертов. В Киеве я ещё пела Лакме, Брусиловского «Две ласточки»… Но после приказа я пришла к выводу: люди хотят еврейскую песню, жаль тратить концертное время на Лакме! И тогда я стала подбирать новый репертуар – без классики. Появились стихи Маркиша, Гофштейна, Квитко, Галкина, – и тогда я стала «мобилизованная» – никто меня не мобилизовал, сама партизанила! Где только не пела! Дважды удалось побывать в Париже. Там я повстречалась с израильтянами. Там же закрепилась связь с Израильским посольством. После встреч хотелось как угодно помочь Израилю, я была готова на всё!

– И Вы репатриировались в Израиль?

— Да, это произошло в 1969 году. Я уехала из Вильнюса, а там оставались дочь, родители, друзья. Тогда было неизвестно, приедут – не приедут… Но я их дождалась!

– Как почувствовали здесь свою востребованность?
— Вначале был колоссальный ажиотаж. Я много ездила, выступала – благодаря менеджеру. Все мои подтексты хороши были только для начала. Я должна была полным текстом объяснять всё – через песню это не проходило! Было невероятно сложно перестроиться. А тут ещё обанкротился мой менеджер, человек с невероятным вкусом – Гиора Годик. Я не видела себя больше на сцене.

– Вы с детства знали иврит, почему не сделали программу на этом языке?

— Я стала делать, но мне было трудно. Здесь другой стиль песен, другой стиль пения. Я попала в другой мир музыкальной литературы. Перейти только на классику – с этого не проживёшь. Я – человек, которому нужна зарплата. Решила пойти учиться. Когда поступила в Бар-Илан, мне было 43 года. За два года окончила библиотечный курс с уклоном в архив, и попала в музыкальную библиотеку Тель-Авива. Оттуда вышла на пенсию. Потом был ряд обстоятельств, связанный с родителями – я не пела, меня вообще никто не видел – я исчезла!.. Году в 92-93 новая Петербургская музыкальная группа, которая устраивает «клезмерские» семинары, неожиданно пригласила меня поработать на одном из семинаров. Там были хорошие певцы со всех стран СНГ. Но что за 6 дней сделаешь? По возвращении рассказала в родной библиотеке о курсах в Санкт-Петербурге, и мне посоветовали открыть подобные при музыкальном центре. И вот библиотекой и с помощью фонда Лернера (в помощь развитию идиша) организованы периодические 6-ти месячные курсы интерпретации еврейской песни, расширения репертуара исполнителей.

– В своё время Ваши песни на идише не нужны были в Израиле, но Вы взялись за них. Что изменилось?

— В своё время, я помню это со школы, была борьба с идишем, нас заставляли говорить на иврите, и это было очень непросто для многих. На переменках всё равно звучал идиш… В Израиле в этом плане было ещё хуже – идишу не давали ходу. Сегодня идиш не может быть конкурентом ивриту. К сожалению, даже интеллигенция н знает имён Гофштейна, Бергельсона – не по своей вине, это исторически так сложилось. Идиш начинает возвращаться. Его изучают в университетах, снова есть еврейские театры… Теперь каждый солист считает за честь спеть «Тум-балалайку»… А песен – тысячи. Их собирали в начале века такие замечательные люди, как Анский, Энгель, Саминский…

– Может ли сегодня родиться песня на идиш, способная приобрести популярность своих предшественниц?

— Я думаю, что да. Люди хотят петь. Новые песни? Есть в Израиле композиторы, способные сделать это. Я надеюсь, что из Петербурга появятся новые еврейские песни, потому что там над этим работают.

– Как считаете – Вы проникли в израильскую культуру?

— Для меня что иврит, что идиш – еврейский язык.

– Из Ваших слов можно составить такую формулу культуры Израиля: иврит + идиш = еврейская культура…

— В своё время был музыковед Идельсон. Он искал корни песнопения Храмов, но он нигде не были зафиксированы. И тогда он стал записывать, как поют йеменские, марокканские, тунисские, европейские евреи. Издал 11 томов – со сравнениями. Человеческой жизни не хватает, чтобы довести до конца такой колоссальный труд. Он собирался найти всё то общее, что есть во всех песнях, особенно в канторской, синагогальной песне, чтобы добраться до корней. Не успел. Я думаю, что у нас есть еврейско-израильская культура, несомненно. Но просто мы так разбросаны, что каждый живёт в своём мирке, и ему кажется, что ничего нет. Так, новые репатрианты противятся признать культуру Израиля… Б-г мой! А филармонические и камерные оркестры, масса театров, в каждой деревне – оркестр! Что может маленькая страна ещё дать?!

«Лучше годом раньше…»

— Уйдя со сцены, Вы даже в кругу друзей не пели?

— Нет. Вообще не пела. Я читала – из того, что исполняла: пела, как читала. Это не речитатив, а интерпретация текста, что очень важно для меня. Я очень много работала над текстами, к каждой песне писала подтексты, писала свои версии текстов – потом лишь выносила песню на аудиторию, и она способна была заполнить все паузы! Так что мне легко было читать, и я читала еврейскую поэзию. Особенно прочувственно это делала ежегодно 12 августа, когда отмечается день гибели антифашистского комитета.

– К сожалению, приходит время, когда певец говорит себе: «Стоп»…

— Если он умный! Моя учительница перед моим первым большим концертом напутствовала так: «Это – начало. Но сойди лучше годом раньше, чем часом позже».

– О Вас говорят, как о тонком ценителе юмора…

— Еврейские анекдоты – все хорошие, с хорошим еврейским юмором. У нас всегда смеются над всем. Вот анекдот, характерный для каждой новой алии. Идёт еврей – одно плечо выше, другое ниже. Испуганный друг спрашивает: «Что с тобой?» – «По этому плечу, – отвечает еврей, – меня все подбадривают и похлопывают: «Савланут! Савланут!» (“Терпение! Терпение!”

– Что Вас сегодня особенно волнует?

— Чтобы у нас дома, в нашей стране, было всё хорошо. Чтобы у нас было своё место – «Еврейша» (смеётся). Моя дочь, будучи маленькой, спрашивала, почему есть Польша и нет Еврейши?.. Неважно, пел ты, или не пел. Важно, чтобы всем было хорошо. Когда я приехала сюда, обстановка тоже была удручающей. Потом всё отрегулировалось. Видимо, так это происходит: всякий раз мы должны что-то преодолевать. Не зря в пасхальной Агаде говорится, что каждое поколение осуществляет свой исход из Египта. Каждый раз нас кто-то хочет прикончить! И каждый раз мы возрождаемся, как птица Феникс…

Еврейский мир