КАБАК НА ХИТРОВКЕ

В заскорузлом полумраке трактира, название которого стерто песком забвения, сквозь нескончаемый гул голосов и пьяные выкрики, вдруг донесся пронзительный писклявый голос не то бабы, не то вконец обабившегося мужика:

— Жидовское отродье! Ненавижу! Чтоб ваши жидовские матери рожали свиней, а свиньи жрали ваших жидовских ублюдков!
Гомон затих и неожиданно вокруг одного из столов образовалась пустота. Остались сидеть только худой мужичонка с красными, как у кролика-альбиноса, глазами, да старик со взглядом остекленевшим, словно неживым.

— Данила здесь, — под прокопченным потолком пронесся громкий шепот. — Ой, что будет…

Мужичонка с удивлением разглядывал недавних собутыльников. Чего это они так всполошились? И что за Данила вдруг их напугал?

— Извинись, дурень, скажи громко, что каешься перед всем еврейским народом, — пробормотал подбежавший халдей, но затем, глянув поверх голов перепуганных завсегдатаев, словно испарился.

— Да что мне перед жидами каяться, пусть издохнут все с их детями! — в спину халдею крикнул мужичонка.

Тут от него отпрянул и старик, еще мгновение назад казавшийся живым мертвецом. Толпа расступилась и по образовавшемуся проходу неспешно пошел верзила росту такого, что голова его, увенчанная помятой ермолкой, едва не упиралась в потолок. С пояса его свисали веревочки, над которыми не раз в своей жизни потешался мужичонка. Но сейчас ему было не до смеха, потому что в огромной ладони верзилы, словно копье, лежал лом. Взгляд гиганта не сулил ничего хорошего тому, кто вдруг оказывался на его пути.

— Эй, жид, ты чего? — вскочив, завизжал мужичонка. — Я ж так… пошутил…

— Теперь в мертвецкой шутить будешь, — раздалось бормотание халдея.

— Даниил, да оставь его, — дотронулся до локтя великана другой еврей — невысокий толстяк. — Убьешь, а потом у всех нас неприятности будут…

Гигант чуть пошевелил локтем и толстяк отлетел в сторону. Воспользовавшись мгновенным замешательством, мужичонка попытался ввинтиться в толпу, но был тут же исторгнут оттуда к столу. В ужасе отступая от идущего на него Данилы, он уперся спиной в прокопченную стену.

— Нет, ты не посмеешь! — закричал мужичонка. — Тебя на виселицу вздернут за смерть православного!

Лохматые брови Данилы как-то странно приподнялись над его черными, словно угли, глазами. Небольшой размах — и лом пригвоздил мужичонку к стене. Тот даже вскрикнуть не успел, короткий хрип — и бульканье хлещущей крови.

— Опять аккурат в горло попал, — прокомментировал кто-то из толпы.

— Как теперь выкручиваться будет? — спросил еще кто-то.

— Да выкупят его свои, не впервой уже…

Данила вернулся за свой столик и велел халдею налить еще водки. Тот трясущимися руками взялся за графин…

Минут через пять пришел хозяин кабака. Осмотрел место происшествия, подошел к Даниле, постоял возле него. Повернулся к толстяку.

— Все будет как обычно, Василий Дормидонтович, — засуетился еврей. — Не подведем!

— Значит, пьяная драка была, — обернувшись к толпе, сказал хозяин. — Чужак какой-то убил этого… Знаете, как зовут его?

— Нет, Василий Дормидонтович, новый он, впервые, — ответил халдей. — И убивец тоже новый, впервые видим его. Не из наших, не из хитровских. Убежал, схватить не успели. Повздорили, схватил он лом — и сами видите…

Василий Дормидонтович оглядел посетителей, распорядился налить каждому за счет заведения, а Данилу попросил удалиться от греха подальше. Толстяк потянул великана за собой, и тот неожиданно послушно направился за ним.

— И где они только деньги берут, — пожал плечами халдей. — Бродяга же, крыши над головой нет, зиму в еврейской ночлежке коротает, а деньги водятся…

— Меценат у них есть, — уверено прокомментировал слова халдея немолодой мужчина интеллигентной наружности, но с испитым лицом — говорили, что был он профессором, но выгнали его из университета за беспробудное пьянство. — Общество вспомоществования еврейским бродягам открыл, помогает своим в случае большой нужды. Уговаривают его люди, чтобы работали бродяги эти, а они не могут — разве что принеси-подай, да и то до первого заработка на графин с закуской…

ОБЩЕСТВО ВСПОМОЩЕСТВОВАНИЯ ЕВРЕЙСКИМ БЕЗДОМНЫМ

Этот текст — беллетризованное изложение заметки из полицейской хроники не то в "Московских ведомостях", не то в какой-то другой газете, выходившей в первопрестольной в ХIХ веке. В студенческие времена увлекался я творчеством Владимира Гиляровского, и очень хотел написать что-то свое о нравах Хитровки. Московский приятель, имевший доступ в архивы, по моей просьбе сделал фотокопии публикаций из полицейской хроники тех времен, я внимательно их проштудировал, начал было писать, да в какой-то момент подумал: а где такое публиковать? В ташкентских газетах истории о кабаках, пьяницах и бродягах дореволюционной Москвы никому не нужны, а в московские пробиться тогда было ой как непросто — редакции аки церберы охраняли литконсультанты, всегда готовые на дежурные отписки. Сегодня понимаю, что "Вечерка" вполне могла бы такое и принять, но в самом начале восьмидесятых было много куража, но очень мало опыта.

Так вот, среди фотокопий была заметка, заинтересовавшая меня в силу упоминания в ней евреев. Учитывая, что после назначения в 1891 году великого князя Сергея Александровича московским градоначальником, был издан указ о выселении евреев-ремесленников, мелких купцов и николаевских солдат из Москвы, речь шла, скорее всего, о временах, предшествующих этому. Напомню, всего в 1891—1892 годах из Москвы было выселено около 20 тысяч евреев. И уж "бомжиды" (это неологизм израильского писателя Леонида Живова, который сам не один год бомжевал на Земле обетованной) высылке подлежали в первую очередь.

В полицейской хронике упоминался некий кабак, в котором несколько раз происходили кровавые смертоубийства, и под подозрением всегда оказывался еврейский бродяга по имени Даниил, но всегда он выходил сухим из воды благодаря показаниям обслуги и посетителей, а также ходатайству общества вспомоществования еврейским бездомным. Описывался он как человек огромного роста (указано было в аршинах с вершками, но цифры уже не помню) и гневливого нрава. Было отмечено, что за оскорбление еврейского народа не раз избивал собутыльников порой сидел в каталажке, но потом его выпускали по чьему-то поручительству.

С той поры, как я прочитал это, прошло более трех десятилетий, и естественно, что заметка об еврейском бродяге-великане стерлась из активной памяти. А в пассивной осталась! Лежала себе где-то на пыльной полочке и ждала своего часа. Того самого, в который одна из ведущих специалистов в еврейской генеалогии Сара Надя Липес сообщила мне, что нашла в архивах Киевского губернского правления дела Шмуля Моисеева Кипермана и Арона (по фамилии Неизвестного). И там значилось, что оба приписаны к обществу бродяг евреев в 1890 году).

Вот тут-то и спрыгнул с пыльной полки архива моей памяти еврейский бомж Даниил…
Владимир Плетинский
Исрагео