Поиск этого имени в русском Интернете дал мне практически только одного человека: пианиста по имени Владимир Свердлов-Ашкенази. Но я-то искала другого, того Владимира Свердлова, о котором прочла на страницах сегодняшнего номера «Едиот ахронот». Автор Дмитрий Шматков, иврит: Йегуда Шохат. 27 апреля 2014 г.
Владимиру Свердлову было всего 11 лет. Один из 150 еврейских детей, бывших в белорусском санатории Крынки, которых вели на смерть. Но и сегодня он не понимает, какая сила подвигла его рвануть в бешеном темпе прямо к лесу. Он не остановился даже, получив фашистскую пулю в плечо. Только потом он понял, насколько точно улыбнулось ему счастье: ведь всех остальных детей фашисты расстреляли прямо над вырытыми могилами в том же лесочке. Он же, Владимир Свердлов – единственный, кто уцелел.
Санаторий, о котором рассказывает Владимир Свердлов, по сути стал концентрационным лагерем для детей, единственным, о котором существуют свидетельства в Музее Холокоста «Яд ваШем». В него направляли больных детей, включая психологические расстройства. Владимир Свердлов: «Я был болезненным ребенком, страдал от частых пневмоний, от ночного недержания».
Ему 83 года. Он помнит все до мельчайших подробностей: даты, время, имена товарищей, хладнокровно уничтоженных фашистами, непрекращающиеся издевательства над детьми с той самой минуты, когда нацисты захватили санаторий. Поддержку местного населения – нет, не детей они поддерживали, а нацистов. Помнит ту самую женщину, которая спасла его от смерти, и спустя годы после войны была награждена – по справедливости – званием «праведник мира». Множество подробностей помнит Владимир и стремится максимально их зафиксировать, потому что в стране, в которой он живет сейчас, далеко не все интересуются прошлым евреев, то есть самих себя.
Братская могила детей, в которой лежат все его товарищи по тому санаторию, в 80-е была ограждена забором. В 2006 г. по инициативе Владимира Свердлова ограда была обновлена и отремонтирована. «Там, спустя 72 года после убийства еврейских детей, мы и встречаемся», – пишет Дмитрий Шматков. «Владимир дотрагивается до памятника и волнуется. Прошло столько лет, и Свердлов, видимо, единственный в мире человек, могущий засвидетельствовать это преступление, одно из многих, совершенное нацистами».

Начало войны
Владимир родился в Минске в 1931 г. Отец – коммунист, работал на кожевенной фабрике, мать – на фабрике по выпуску сластей. В конце 30-х отец был назначен первым секретарем партийной организации города Рогачева, куда перебрался вместе с семьей. 18 июня 1941 г. мальчика, после длительной болезни, направили в санаторий. «Сперва я не хотел туда ехать, но когда оказался в таком прекрасном месте, уже не хотелось возвращаться», - вспоминает Владимир в интервью газете «Едиот ахронот». Однако через четыре дня началась война.
Уже 27 июня немцы захватили санаторий. Как в кино. «Вооружены до зубов, танки, мотоциклы, автоматы, - вспоминает Свердлов. «Наше восприятие войны было, понятное дело, детским. Как в кино «Чапаев». На экране герой погибает, а все идут смотреть снова и снова, ведь трудно поверить в гибель героя. В жизни мы немедленно познали, что такое смерть, что такое убийство. В первый же день фашисты схватили директора санатория, еврейку, и казнили ее прямо у нас на глазах. Выстрелили ей в затылок. Это было лицо войны».
В течение нескольких часов санаторий превратился в концлагерь: старших детей поставили на работы, в то же время они, в силу обстоятельств, должны были заботиться о младших. «Вся ответственность легла на нас», - говорит Владимир. «Мы работали на огороде и таскали оттуда овощи для малышей: картошку, морковку, лук, чеснок. Еще до немцев у нас были свои коровы, свиньи, куры. Не осталось ничего. Приходилось довольствоваться овощами, добывали немного хлеба, собирали грибы и ягоды».
Несколько нянечек, оставшихся в санатории, практически были бессильны помочь такому количеству детей. «Прямо перед тем, как ее убили, наша директорша сказала, что все, кто старше 12-ти, должны отправиться по домам. Первое время в санатории были не только еврейские дети, но родители таких постепенно разобрали их по домам. Понятно, что еврейских детей некому было забрать, потому что евреи подлежали уничтожению. Я так вообще не знал, в каком направлении находится мой дом в Рогачеве».
Однажды утром, в августе, в санаторий прибыло много немцев-полицейских, которые приказали детям собраться на центральной площади – для пересчета. «Два часа нас считали по головам», - рассказывает Владимир. «Часть детей собрали с одной стороны, других построили на другой части площади. Когда проверка закончилась, дети, согнанные на левую сторону площади, получили латки в форме желтых шестиконечных звезд и требование нашить их на одежду».
В последующие дни немцы начали уменьшать порции еды. Каждому ребенку ежедневно доставалась 100-граммовая порция хлеба. «Этот кусочек хлеба надо было немедленно съесть, иначе его мог кто-нибудь выхватить», - вспоминает Свердлов. «Тот, кто пытался припрятать ломтик хлеба «на потом», оставался вообще без ничего».
Дети, оставшиеся в лагере (бывшем санатории), должны были таскать воду из реки, убирать территорию. Еврейские дети, состоявшие из двух групп – мальчиков и девочек – были отделены от белорусских, которым все же выдавали еду. «В конце октября еврейские дети начали умирать от голода», - рассказывает Владимир, глядя перед собой застывшим взором. «Мы вдруг обратили внимание, что в столовой становится все больше свободных мест. Если вначале вокруг каждого из 4-х столов сидели по сорок детей, то потом столов осталось три, а затем и два. Да и в спальнях койки начали пустеть одна за другой».
Тем временем настала зима, и температура упала ниже нуля. Еврейские дети умирали от голода и холода. Тех, кто пытался искать остатки еды после других детей в помойке, фашисты били почем зря. «Били железным прутом, – свидетельствует Владимир, и лицо его каменеет. – Меня такими ударами награждали не раз. Да и все мы знали, чего ждать».

«Я не боялся, что меня убьют»
За еврейскими детьми, оставшимися в санатории-лагере, присматривал подросток по имени Яша, друг Владимира. «Он подбегал к песочнице, в которую немцы выбрасывали остатки еды, и подбирал для нас. Этого было недостаточно. Тут началась эпидемия. Утром ты просыпаешься, трогаешь своего соседа, а он мертв. Каждый раз, когда я это вспоминаю, плачу». Свердлов замолкает, глубоко вздыхает и произносит имя товарища, который умер однажды утром: «Моня. В какой-то момент я перестал что-либо чувствовать. Меня одолела апатия. Хотел только, чтобы все поскорей кончилось. И зачем я только на свет появился? В чем провинился?».
В начале апреля 1942 г., рано утром, в лагере появились полицейские, которые велели детям собрать свои вещи «для переезда в другой приют», где – обещали – будет еда и тепло. Малых детей немцы закинули в коляски, а от старших потребовали их везти. «Тут Яша подошел ко мне и спросил: «Знаешь, куда нас повезут?» - «В другое место, говорят», - ответил я. «Нет, они нас уведут, чтобы убить. Если бы хотели куда-то перевести, они пришли бы днем и без оружия» - сказал Яша. Я замер от ужаса. Подумал: это лес, там узкие тропки, густая растительность. Какая разница, пристрелят меня, получу пулю в спину или в голову. Надо хотя бы попытаться».
Через несколько минут Владимир пустился бежать. Петлял между густыми кустами, оцарапался до крови. Получил пулю в ногу от немца, но это его не остановило. «Не знаю, то ли это пуля, попавшая мне в колено, или я просто упал, но я должен был бежать, чтобы спастись. Вот я и бежал до потери сознания». В прямом смысле. «Когда очнулся, я не знал, какой сейчас день – все еще сегодня или уже завтра. Попытался встать, но тело не слушалось. Одним глазом почти не видел. Я понимал, что надо искать выход из ситуации, но как? Я ведь ребенок, мне всего 11 лет, что делать?».
В течение нескольких недель он скитался по лесам, от деревни к деревне, просил помощи. В большинстве случаев жители его прогоняли. Кое-кто давал ему поесть и выставлял на улицу. «В лесу – что находил, то и ел. Иной раз кто-нибудь давал мне поработать за кусок хлеба. Однажды, идучи в очередную деревню, я просто свалился на дороге, не в силах подняться. И тут слышу женский голос: «Эй, парнишка, ты чей?». Это была баба Олеся.
Баба Олеся, она же Александра Звонник – праведница мира. Она пригрела мальчика Володю, выдав его за сиротку-племянника, и так он жил у нее около трех лет. «С того самого момента у меня есть две матери: биологическая мама и баба Олеся, - говорит Владимир. - С годами между ними даже возникло некоторое соперничество: к которой из них я поеду в гости в очередной отпуск».
После окончания войны Владимир Свердлов, при помощи местной милиции, начал поиски родителей. «Милиционер, который работал с моим отцом, рассказал, что все были уверены, что меня нет в живых, потому что все дети, бывшие в этом лагере, были уничтожены. Немцы сбросили их в яму и перестреляли. Потом, правда, выяснилось, что убежал еще один мальчик, но спустя три дня вернулся, и его тоже убили».
30 сентября 1947 г. Владимир нашел своих родителей. «Отец рассказал, что, когда он получил телеграмму из милиции, что меня нашли, то почти лишился чувств. А мама отцу сказала: «Вот увидишь, окажется, что это вовсе не наш сын». Однако, когда она увидела меня на входе в дом, она опустилась на скамейку и не в состоянии была вымолвить слово аж целых полчаса. Ведь они уже меня мысленно похоронили шесть лет назад».

Израиль и щит
Есть в Крынках памятная стела погибшим еврейским детям. Этот памятник Владимир Свердлов регулярно посещает. «Мы всё еще здесь встречаемся, я и несколько ребят, которым удалось спастись, потому что они покинули санаторий до захвата его немцами». Владимир счастливо женат уже полсотни лет, они поженились вскоре после того, как он отслужил в армии» «Мы до сих пор друг другу не наскучили», - признается он с улыбкой. Не раз планировал репатриироваться в Израиль, но в конце концов остался в Беларуси. «Уже и документы собрали, и квартиру нам там нашли, и иврит мы учили, но у меня случились подряд три сердечных приступа, да и жена говорила, что не собирается отъезжать, пока ее мать жива. Вот когда теща скончалась, я жене предложил уехать в Израиль. А она говорит: «Что, будем там подачками жить? Нет, я предпочитаю остаться здесь». Вот мы и остались. Может быть, этого и господь хочет».
- Здесь вам не приходится ощущать антисемитизм?
- Антисемитизм всегда был и будет, коль скоро есть евреи. Он лишь принимает разные формы. Я многократно сталкивался с проявлениями антисемитизма, особенно в период советской власти, да и сейчас. Но во всем, что касается еврейского народа, я спокоен: с того момента, как было основано государство Израиль, у нас есть свой дом, и я чувствую, что, будучи евреем, защищен в лице своей страны, самой сутью ее существования».

История Владимира Свердлова стала известной в «Яд ваШем» лишь несколько лет назад благодаря поддержке группы «Дженесис», которая исследует историю евреев СССР в период ВОВ.
Перевод: Марина Яновская