Караганда, Карагандинская область, Центральный Казахстан - один из самых крупных "островов" Архипелага "ГУЛАГ". Велик соблазн заказать поиск в Интернете (публикаций - миллионы!) и украсить статью неотразимыми фактами и подробностями, но я себе этого не позволил, остаюсь в рамках назначенного жанра обрывочных детских воспоминаний. Лишь только подключаю более поздние рассказы отца, чтобы придать осмысленное значение тому, что удержалось в детской памяти.
В передачах местного областного (или республиканского?) радио раз за разом звучало имя Алексея Стаханова. Я слушал очередную победную реляцию о достижениях на угольном фронте, и в воображении семилетнего мальчишки Алексей Стаханов вырастал в богатырскую фигуру, сокрушающую угольные пласты. Однажды случилась немая сценка: радио передаёт про богатыря Стаханова, у меня в глазах - восхищённый блеск, и вдруг я замечаю, что отец смотрит на меня со смешанным чувством жалости и недовольства. Мы оба стушевались и промолчали. А спустя много - много лет, кажется, в начале семидесятых, когда сообщили о смерти Алексея Стаханова, я пересказал отцу своё воспоминание, и сюжет прояснился. Оказывается, зачинатель стахановского движения в первые годы войны директорствовал на одной из карагандинских шахт и оставил о себе недобрую память: много пил, самодурствовал, не гнушался рукоприкладством. Кумир оказался фальшивым. Впрочем, сегодня мы понимаем, что фальшь и ложь сопровождали всю советскую псевдоромантику.
Жили мы на окраине Караганды, рядом с дорогой, которая вела от железнодорожной станции к лагерным зонам. В 1944-м и 1945- м годах бредущая по шляху колонна военнопленных под охраной НКВД - рядовое, чуть ли не ежедневное зрелище. Помню какой - то полуразрушенный сарай у дороги, у стен которого мы, кампания ребятишек, прятались и изумлённо разглядывали понуро бредущих людей в оборванной, незнакомой военной форме: немцы, румыны, итальянцы, венгры и, особенно запомнились - экзотические японские пленные (осень 1945 -го года). Вот так довелось изучать в первый раз карту мира. Пленные работали в шахтах, часто рядом с бригадами "вольных". Рассказы отца о поведении, нравах, обычаях пленных разных национальностей - обычная тема домашних застольных разговоров. Отложились в памяти реплики о дисциплинированности немцев, безупречной исполнительности японцев, злобной неприязни к нашим шахтёрам со стороны венгров и румын.
Однажды мы, мальчишки, пережили потрясение: очередная колонна особенно измождённых людей говорила по - русски! Парень из толпы пленных, заметив нас на обочине дороги, стал кричать: "Бросьте хлеба, бросьте хлеба!" Тогда я впервые услышал слово "репатрианты". Так в среде вольных жителей называли бывших солдат Красной Армии, попавших в немецкий плен, а затем, по окончании войны, "репатриированных" прямым ходом из немецких концлагерей в советские. Понадобились многие годы, чтобы понять, что я оказался свидетелем одной из самых мрачных страниц войны.