Антиправительственные протесты в Турции стали еще одним доказательством того, что в современном мире даже самый успешный правитель не застрахован от народного гнева, если начинает скатываться в авторитаризм. Но у турецких событий есть еще одно, даже более важное измерение: на наших глазах развивается кризис, способный определить пути развития политического ислама.

Партия справедливости и развития Реджепа Тайипа Эрдогана пришла к власти в начале 2000-х, когда Турция, пережив в 1997 году очередной военный переворот, топталась на месте, не видя для себя места в быстро развивающемся мире. Победа ПСР на выборах 2002 года стала своего рода мирной революцией. Дело в том, что Партия благоденствия, от которой отпочковалось детище Эрдогана, была запрещена военной хунтой, а сам он успел отсидеть несколько месяцев в тюрьме «по экстремистской статье».

Победа исламистов (пускай и умеренных) в стране НАТО, стремящейся стать членом Евросоюза, стала сенсацией мирового масштаба. В те годы единственной страной победившего исламизма считался Афганистан (друзья Запада из числа арабских монархий не в счет), где талибы усердно рубили руки и головы, запрещали музыку и телевидение, а за одного верблюда давали пару женщин. В западной прессе поднялся переполох: некоторые комментаторы сулили нечто похожее и Турции. Да и внутри страны военные, считавшиеся гарантом светского пути развития, заметно напряглись. Местная интеллигенция и либеральная общественность пережила момент фрустрации: будущее казалось беспросветно темным.

Однако Эрдоган удивил буквально всех. В начале своего правления он подчеркнуто корректно вел себя с генералами, добился принятия нескольких законов, направленных на демократизацию политической и общественной жизни, объявил себя непреклонным сторонником сближения с Европой и, что самое главное, провел исключительно успешные экономические реформы, сделавшие Турцию очень комфортным местом для ведения бизнеса. При этом он никогда не отрицал, что в своей жизни руководствуется строгими исламскими нормами, подчеркивая при этом, что принуждать к тому же других не собирается.

Тут-то и выяснилось, что старательно хранимая военными «светскость» превратилась в пустую идеологическую догму. Прогрессивная и полезная во времена Кемаля Ататюрка, в 2000-х годах она выродилась в закостеневшую, предельно коррумпированную систему, изо всех сил тормозящую развитие страны. Ее единственным бенефициаром была лишь узкая каста генералов, не отвечающих ни перед кем и ни за что. Демонтаж этого порядка, проведенный быстро, но весьма аккуратно, высвободил настоящий поток творческой и предпринимательской энергии народа, ранее запертый в рамках военно-олигархической системы. Турция буквально ожила.

В стране начался экономический бум, в нее потоком полились иностранные инвестиции. Закончился многолетний период гиперинфляции. Появился и начал стремительно расти средний класс, для обслуживания которого выросли целые отрасли экономики. Причем подъем ощущался не только в деловой сфере: например, расцвет творчества знаменитого Орхана Памука начался именно с приходом к власти исламистов, с которыми, он, по иронии, состоит не в лучших отношениях.

Интересно, что до поры даже генералитет не сильно противился происходящему. Капиталы военной верхушки росли наравне со всеми, что, конечно, не вызывало у их обладателей никаких претензий. Более того, растущий бюджет позволил перевооружить армию и существенно повысить уровень ее подготовки. Попытка сместить Эрдогана была предпринята в 2003 году, однако он, пользуясь широкой поддержкой в обществе (в том числе среди офицеров среднего звена), сумел предотвратить переворот и отправить заговорщиков под суд. На защиту «светских устоев» тогда никто не поднялся.

Пока мир с удивлением взирал на происходящее, турки быстро оценили заслуги своего лидера и его партии. ПСР из раза в раз побеждала на выборах всех уровней, оставаясь правящей партией, а в 2010 году на общенациональном референдуме была поддержана идея Эрдогана об изменении конституции. На парламентских выборах 2011 года ПСР превзошла все свои предыдущие показатели, не дотянув до 50 процентов голосов лишь несколько сотых. Такой успех вполне объясним: на фоне охватившей весь мир экономической лихорадки Турция продолжала динамично развиваться. Особенно выгодно экономика страны смотрелась на фоне извечного соперника — Греции.

Более того, с подъемом экономики возросло влияние Анкары и на мировой арене. Эрдоган, умело играя на чувствах своего электората, начал активно вступаться за палестинцев. Этим он испортил отношения с Израилем, но приобрел еще большую популярность внутри страны и среди мусульман всего мира. Им особенно понравилось, что турецкий лидер не побоялся даже вызвать раздражение США, для которых Израиль традиционно был ключевым союзником в ближневосточном регионе. Американцы ранее прикрикнули бы на строптивого турка, но сейчас вынуждены были проглотить недовольство, понимая растущее значение Анкары в мире.

С приходом «арабской весны» региональное влияние Турции взлетело до небес. Популярность Эрдогана в странах, скинувших своих диктаторов, редко опускалась ниже 70 процентов, превышая показатели всех местных политиков. Новые правительства в один голос называли турецкий «демократический исламизм» примером для подражания. Этому способствовала не только твердая поддержка восстаний со стороны Анкары, но и турецкие успехи в экономике.

Эрдоган, казалось бы, достиг пика популярности — как внутри страны, так и за ее пределами. Внешне ничто не предвещало неприятностей, однако на глубинном уровне в турецком обществе уже давно начали развиваться процессы, вылившиеся в акции протеста. Что важно, причиной роста недовольства, как ни странно, стал сам Эрдоган и его политика.

Турецкий премьер, как и любой человек «из низов», поднявшийся до вершин власти, очень тщеславен и внешне самоуверен. За годы политической карьеры Эрдоган многократно давал понять, что в его картине мира есть только одно правильное мнение — его собственное. При этом обоснованность этой позиции постоянно находила подтверждение в результатах его работы: экономика растет, поддержка со стороны населения и влияние в мире — тоже. Страна никогда в своей истории не была богаче и свободнее, чем сейчас. Конечно же, он прав, разве тут могут быть вопросы?

Эрдоган попался в западню, общую для всех засидевшихся во власти правителей, — он перестал чувствовать себя временным наемным менеджером, начав претендовать на нечто гораздо большее. Главной отличительной чертой политиков, достигших этого предела, является твердое убеждение, что они лучше других людей понимают, как надо жить и чем заниматься этим самым людям. Считается, что в авторитарной системе координат жители страны становятся непослушными детьми, которым требуется мудрое родительское воспитание, а в некоторых случаях — строгое наказание.

Тут-то и начались проблемы Эрдогана. Взращенный при его содействии средний класс категорически отказался признавать в нем мудрого «отца народа», а себя, соответственно, его капризными и бестолковыми детьми. Уровень образования, социального развития и финансовая независимость этих людей позволили им проводить самостоятельный анализ происходящего вокруг. Никакой ниспосланный свыше поводырь им оказался не нужен. У этих людей есть собственный взгляд на вещи, который далеко не всегда совпадает с мнением руководства страны, а зачастую — противоречит оному.

Мировоззренческие расхождения во взглядах на источник и функции власти, а также методы ее реализации стали главной причиной конфликта Эрдогана со значительной частью думающей публики. Людям не нравилось то, что власть не считалась ни с чьим мнением, принимая те или иные решения. Нарастающая исламизация общества вызывала раздражение у секуляристов, растущий национализм — у курдов, армян и греков, бешеная активность на международной арене — у пацифистов и изоляционистов, а полное подчинение государства интересам бизнеса — всех вместе, включая даже некоторых исламистов. Все эти группы были недовольны правительством Эрдогана по-своему, но объединяло их одно — возмущение фантастическим высокомерием власти и полным пренебрежением руководства страны мнением наиболее активной и сознательной части общества.

Хуже того, государство не только проявляло безразличие к альтернативным точкам зрения, оно их старательно искореняло. Гонения на секуляристов стали обычным делом. Под каток религиозной цензуры стали попадать даже самые прославленные турки, включая упомянутого выше Памука. По количеству сидящих в тюрьмах журналистов Турция стала абсолютным мировым рекордсменом, побив показатели даже таких стран, как Иран и Китай. С помощью лояльных корпораций большинство крупнейших СМИ страны отказались от критики властей, а сам Эрдоган признался, что его вдохновляет стиль правления Владимира Путина.

Между тем с ростом высокомерия властей, все более настойчивым вмешательством государства в личную жизнь граждан и усилением репрессий в стране замедлился рост ВВП. Если в начале правления Эрдогана этот показатель достигал восьми-девяти процентов в год, то сейчас едва удерживается на трех.

Режим, построенный Эрдоганом, по сути дела, повторил судьбу предыдущего, военного, став тормозом на пути развития страны. В начале своего правления сильное, полное свежих идей правительство исламистов расчистило стране путь к социальному прогрессу и экономическому процветанию. Но подавление любой критики, разгром политических конкурентов и невероятные успехи по всем фронтам сыграли с ним злую шутку. Некогда бодрая и энергичная власть заплыла жирком, потеряла связь со значительной частью народа и сделала своим главным приоритетом консервацию статуса-кво. То обстоятельство, что общество далеко шагнуло вперед и требует не только экономических успехов, сначала попросту игнорировалось, а затем стало вызывать у Эрдогана сотоварищи раздражение и гнев.

Да, в стране продолжалась относительно свободная политическая борьба: ПСР противостояли системные оппозиционеры, костерящие Эрдогана по поводу и без. Но проблема заключалась в том, что и эта оппозиция действовала в той же системе координат, что и правящая партия. Главным отличием противников Эрдогана от него самого было то, что они — не он. Получив власть, они с удовольствием поменялись бы с ПСР местами — и все. В сущности, для многих турок никакой оппозиции нет: есть разные головы у одной и той же гидры.

Народные волнения, начавшиеся в Стамбуле, явились тому подтверждением. В городском совете оппозиционные фракции со спокойной совестью проголосовали за вырубку парка Гези. Именно с этого решения, бесцеремонно продавленного властью, несмотря на возражения местных жителей, и начался поначалу экологический, а потом и политический протест. Еще одной иллюстрацией отношения протестующих к «системным оппозиционерам» стал такой любопытный феномен. Активистов, пытавшихся пронести на площадь Таксим, где проходили основные протесты, партийные флаги или символику, тут же выгоняли, причем в довольно недружелюбной форме.

Конечно, в митингах и столкновениях с полицией принимали участие люди, поддерживающие ту или иную партию. Но по оценкам очевидцев, таких было не более трети. Остальные говорили, что им одинаково отвратительны все заседающие в парламенте политики, хотя максимум негатива, разумеется, исходит от Эрдогана.

О ходе столкновений с полицией, длившихся несколько дней, написано уже немало. Но кое-что следует отметить особо. Обращает на себя внимание смелость и взаимовыручка демонстрантов. Несмотря на жестокость местных «омоновцев», душивших людей газом, избивавших их дубинками и сшибавших с ног водометами, никто не сдавался, не отступал и своих не бросал. Об уровне солидарности свидетельствует такое обстоятельство: фанаты местных футбольных клубов, люто ненавидевшие друг друга до Таксима, объединились и стали активно помогать друг другу, а также простым горожанам, незнакомым с методами работы турецкой полиции.

Реакция властей на происходящее поначалу была стандартной для авторитарных режимов. Когда протесты только-только стали разгораться, зависимые от государства СМИ сделали вид, что ничего не происходит. Хрестоматийной стала история с телеканалом CNN Turk, который во время самых жарких столкновений весь день крутил в эфире документальный фильм о жизни пингвинов. После этого прозвище «пингвины» прилипло ко всем журналистам, поддерживающим Эрдогана.

Впрочем, благодаря социальным сетям вся страна узнала о протестах и без помощи телевидения. Ответ правительства снова не отличался оригинальностью. Если арабские диктаторы просто отключали в стране интернет, то «демократ» Эрдоган поставил на Таксиме глушилки, забивающие сигнал Wi-Fi. Это, разумеется, тоже не помогло, после чего разгневанный премьер объявил Твиттер главной угрозой государству.

Когда информационная блокада не удалась, правительство Турции предсказуемо объявило демонстрантов «кучкой бездельников, уголовников, пьяниц и мародеров» Тоже никакого эффекта. В ход пошла «тяжелая артиллерия» пропагандистского арсенала диктаторских режимов: противников «стабильности» объявили иностранными агентами, а полиция отрапортовала об аресте десятка «подстрекателей-иностранцев», участвовавших в столкновениях. Эти зловещие субъекты, правда, оказались, никакими не лоуренсами аравийскими, а студентами и туристами из разных стран, слабо подходящими на роль ниспровергателей режима.

Оставалось последнее средство: назвать своих противников «террористами» и «крысами», которых надо уничтожать. Но до этого турецкий премьер, к счастью, не дошел. Он, пожалуй, лучше других знает, что обычно происходит после подобных заявлений. В свое время эту опасную черту переступили и Мубарак, и Каддафи, и Асад. В результате первые двое лишились власти, а ливийский лидер — и жизни.

Ни полиция, ни пропаганда в Турции не сработали. Более того, акции солидарности со стамбульцами распространились на всю страну. В этой ситуации Эрдогану пришлось пойти на попятную. Полиции был дан приказ отступить из центра Стамбула и не применять силу против местных демонстрантов. Так что с формальной точки зрения демонстранты могли бы праздновать победу: очевидно, что реконструкция Гези (да и прочие аналогичные проекты) будет возможна лишь при условии широкого общественного обсуждения.

Но интереснее здесь другие последствия протестов. В Турции, похоже, начала складываться совершенно новая политическая реальность, когда воли простого большинства для принятия общественно важного решения будет недостаточно. Власти придется учитывать возражения тех, кто находится в меньшинстве и чувствует угрозу своим правам и интересам. Эти люди теперь знают, что надо делать, если власть их игнорирует.

Хотя у демонстрантов не было ни лидеров, ни внятной программы действий, сами того не подозревая, они вытолкнули Турцию из азиатской системы отношений «народ-власть» в европейскую. Глубину происходящих изменений, похоже, поняли и власти: все выходные в Анкаре шли напряженные консультации в парламенте и правительстве, на фоне которых даже появились слухи о возможных досрочных выборах. С новой силой начались споры о содержании проекта новой конституции, которая пока только разрабатывается. Не будет большим преувеличением сказать, что вся политическая повестка дня была переформатирована радикальным образом.

В этой связи надо отметить еще одно, потенциально революционное, следствие турецких протестов. Демонстрантам противостояли не абстрактные «власти», а исламисты — успешные и пришедшие к власти в результате свободных выборов. Во всех странах, где исламисты побеждали в результате демократического процесса, они сразу же начинали мутировать в сторону авторитаризма. Отчасти это обусловлено самой природой этого политического течения, основанного на религиозных догмах, не подлежащих сомнению и обсуждению.

Другой фактор, вызывающий появление авторитарных тенденций, — отсутствие в исламских странах традиций уважения интересов меньшинства. Политика строится на принципах «победитель получает все» и «горе побежденным». Для несогласных с таким подходом существует хорошо оснащенный репрессивный аппарат. Последние примеры — Тунис и Египет, где ситуация развивается именно по этому сценарию.

Турецкие исламисты, как доказало последнее десятилетие, также эволюционировали именно в этом направлении, хотя и не столь быстрыми темпами, как их арабские единомышленники. В том случае если бы протесты были раздавлены, страну, несомненно, ожидало бы дальнейшее закручивание гаек, показательные процессы по «таксимскому делу» и принятие законов, направленных на «укрепление стабильности». Авторитарные правители, под которыми зашатался трон, в этом смысле не слишком оригинальны и изобретательны. Если же их сознание деформировано истовой религиозностью, процесс лишь ускоряется и ужесточается.

Победа протестующих, однако, открывает возможность развития политического ислама в противоположном направлении — к современному консерватизму. Когда-то этот путь прошли европейские христианские демократы, превратившиеся ныне в уважаемых политиков правого толка, отстаивающих личные свободы сограждан. Спрос на подобную политическую силу в Турции сейчас очень велик, поэтому у Эрдогана и его соратников есть прекрасные шансы войти в историю не душителями свобод, а первыми в истории исламистами нового формата, полностью соответствующего западным представлениям о консерватизме.

При этом их примеру наверняка последуют и арабы, открыто называющие ПСР примером для подражания. В среднесрочной перспективе такая тенденция способна не только повлиять на расклад сил в мусульманских странах, но и изменить саму сущность политического ислама. Если из пугала для западных обывателей он превратится в обычное консервативное течение, мусульманские страны ждут действительно серьезные изменения. В сущности, это способно вывести исламский мир из средневекового политического контекста, основанного на соображениях религиозной целесообразности, в современный дискурс, нацеленный на успех каждого отдельного человека.

lenta.ru