Если сюжет Пурима рассказать по-персидски, локализовать его до дворцовой схватки, перенести в средневековую Германию, исключить из него Эстер как ферзевого инсайдера, способного изменить ход событий за счет доступа к телу, остановить до кульминационного перелома и счастливой развязки — и дать развиваться естественным путем, то получится история еврея Зюсса.

А если рассказывать историю еврея Зюсса, каждый раз осовременивая ее, адаптируя к новым историческим, географическим, этническим, политическим реалиям и именам, то получится история почти любого известного еврея, слишком тесно приблизившегося к власти.

Троцкий, Славский, Березовский – самые расхожие и относительно свежие примеры. Совпадения вплоть до деталей: могущество, показное богатство, женщины, виселица… Разве что у Троцкого – ледоруб. Сколько их было во все времена – не счесть. Только схема не менялась.

Власть притягивает богатых и амбициозных евреев, как мотыльков горящая свеча, и так же сжигает при близком приближении.

Если бы история взаимоотношений евреев с властью могла чему-либо их учить, то они давно бы поняли, что без божественного вмешательства это всегда история не Пурима, а Зюсса.

Но, как известно, единственный урок, который мы способны извлечь из истории, заключается в том, что она ничему не учит.

Остается изучить историю самого Зюсса.



Казнь

В первых числах февраля 1738 года у городских ворот Штутгарта кипела работа. Визжали пилы, стучали топоры. Плотники сколачивали просторный эшафот и громадную виселицу – чтобы ее можно было видеть со всего города из-за высокой крепостной стены.

Предстоял большой праздник, грандиозное зрелище, какого здесь еще не было, и которого ждали все горожане, возбужденные слухами, просочившимися подробностями и шумом большой стройки. Многие приходили с детьми, целыми семьями, полюбоваться на творение умелых рук и инженерного гения. Штутгарт еще не стал родиной «Мерседеса» и «Порше», но вот ведь откуда пошло.

4 февраля состоялось само действие. Оно стоило ожиданий. На площади собралось 20 тысяч – практически весь город. Пешие и конные стражники городского гарнизона, в полном боевом облачении, в кирасах и с пиками, сдерживали толпу вокруг эшафота и по краям площади. За пределами внешнего оцепления лотошники развернули торговые ряды – сладости, пиво, жаровни. Людская масса гудела в возбуждении, как шмелиный рой. Этот гул плавной волной поднялся до крика, когда показался кортеж с виновником торжества.

Торжественно, в сопровождении конной стражи, его везли на высокой телеге в птичьей клетке в человеческий рост. Строй барабанщиков у подножья эшафота грянул дробь. Она заглушила выкрики проклятий, несущихся из толпы. Но стоящим рядом они были слышны. Впрочем, и созвучны – кричащих было много, а равнодушных не было.

Последнее проклятие прозвучало в полной тишине, уже после оглашения приговора.

— Отправляйся в ад, закоренелый негодяй и жид! – закричал городской викарий Штутгарта, когда чудо инженерной мысли штутгартских механиков – будущих создателей «Мерседеса» — было приведено в действие.

Не выводя приговоренного из птичьей клети, палач сквозь прутья набросил на него петлю, сложная система лебедок пришла в движение, и клеть стала медленно подниматься на верхотуру, а петля затягиваться. На самый верх клеть поднялась с уже бездыханным казненным. Она болталась там на ветру с давно истлевшим трупом шесть лет, отпугивая от Штутгарта евреев по всей округе, и стала за это время городской достопримечательностью.

Чем заслужил еврей Зюсс такую жуткую казнь и что такого сотворил в жизни, что смерть его вызвала такую радость в соотечественниках и такой взрыв креатива?



Родовой знак

«Еврей Зюсс» — это скорее название бренда, чем имя.

Так и героя Свитка Эстер Мордехая называют «еврей Мордехай», что тоже кажется странным – ведь понятно, что о еврее и речь. Но всякой странности можно найти объяснение. Составителям списка важно было подчеркнуть национальную принадлежность, поскольку до событий Пурима «Мордехай» было именем персидским и лишь после них и в честь него стало еврейским.

Почему Иосефа Бен Иссахара Зюсскинда Оппенгеймера, или в более коротком и онемеченном варианте Йозефа Зюсса Оппенгеймера и в литературе, и в истории, и в народной молве называют «евреем Зюссом», тоже можно объяснить. «Зюсс» по-немецки – сладкий. Горькая судьба сладкого еврея – есть в этом некое особое значение, чтобы не сказать глумление, ибо и сама его судьба воспринимается как поучительный пример – с торжеством у юдофобов и сочувствием у евреев.



Он родился в 1698 в Гейдельберге. Дед его был раввином, отец – кантором, который стал актером, создал труппу бродячих актеров и певцов. Очевидно, играла в этой труппе и его мать, известно, что она была очень хороша собой.

В девять лет осиротел: умер отец, а красавица-мать, оставив троих детей, Йозефа и двух его сестер, на попечение родственников мужа, отправилась за новой лучшей долей. Или это тоже легенда – бедную и привлекательную вдову могли изгнать из богатого мужниного клана за слишком вольное поведение, например.

В его семье ему было у кого учиться и ремеслу, и жизни.

Его дядя Самуил Оппенгеймер – знаменитый и даже, можно сказать, легендарный европейский финансист, сыгравший значительную роль в судьбе австрийской монархии конца XVII века, да и всей династии Габсбургов в то время.

Когда в 1673 году началась война между Австрией и Англией, австрийский император Леопольд пригласил к себе в Вену гейдельбергского еврея Самуила Оппегеймера, чтобы тот наладил поставки для армии.

Леопольд отнюдь не слыл юдофилом. Всего тремя годами раньше он жестоко изгнал из Вены евреев. Причина была веская: у императрицы случился выкидыш – и нехристям следовало поплатиться за эту беду. Но начав войну, Леопольд быстро убедился, что для противостояния самой могущественной державе тогдашнего мира у него, во-первых, не хватает денег для содержания большой армии, а во-вторых, они бездарно расходуются и безбожно разворовываются.

Евреи, конечно, могут пагубно влиять на развитие плода в чреве императрицы, как утверждает молва, но то, что они могут находить средства и толково организовать поставки для армии, был вполне установленный факт, его проверили на себе практически все европейские правители, которые не гнушались еврейскими услугами при возникновении нужды.

И с Оппенгеймером Леопольд не ошибся. Самуил помог ему выстоять против англичан. И когда в 1682 году воинственный монарх развязал войну с Турцией, он сделал этого еврея эксклюзивным поставщиком австрийской армии.

Именно Самуил Оппенгеймер заложил основы интендантской логистики в Европе. Он организовал производство военной формы, разработал нормы питания солдат, и с тех пор снабжение армии продуктами велось в строгом соответствии с ними (о том, как в этих нормах учитывались размеры воровства интендантов, история умалчивает), обеспечивал фураж для лошадей, строил плоты для транспортировки войск и госпитали для раненых.

В 1683 году турки осадили Вену. Падение австрийской столицы казалось настолько неизбежным, что император из нее сбежал. Спас Вену Самуил Оппенгеймер: он мобилизовал все свои средства – и наладил снабжение осажденных. Ему же приписывали решающую роль во взятии Будапешта и Белграда.

Тем временем Габсбурги ввязались в войну с Францией. И вновь призвали Оппенгеймера. На финансирование войны на два фронта у него денег не было, пришлось обратиться к еврейским финансистам Германии и Голландии. Они помогли. Но Оппенгеймер влез в непоправимые долги.

Габсбурги щедро оплатили услуги своего спасителя. Леопольд наделил его невиданной привилегией: разрешил жить в Вене ему, его семье и челяди – всего более ста человек поселились в австрийской столице благодаря монаршей милости. С этого началась еврейская община Вены.

Хуже было с возвратом денег. Когда завершилась война с Англией, австрийское казначейство должно было Оппенгеймеру 200 тысяч форинтов, но отказалось платить. Только после его личного обращения к императору вернуло часть долга. В 1692 году долги Австрии поставщику армии составляли уже 700 тысяч форинтов. На кредитора наехали по уголовке – выдвинули совершенно надуманные обвинения, ему пришлось заплатить полмиллиона, чтобы избежать тюрьмы. Через два года долг казны коварному еврею вырос до пяти миллионов и продолжал расти.

В качестве воспитательной меры власти позволили толпе устроить погром в венском доме Оппенгеймера. А когда он умер в 1703 году, Габсбурги вообще отказались платить. Его имущество и дом в центре Вены ушло с аукциона за долги.

Чему-то этот горький опыт главы клана мог научить и Йозефа Оппенгеймера. Но разве история учит? И разве у отпрыска такой славной семьи был выбор?



Корысть и миссия

Йозеф Оппенгеймер выбрал самую престижную еврейскую профессию в тогдашней Европе: финансиста. С юности стал осваивать семейное ремесло в конторах своих родственников и их друзей – во Франкфурте, Амстердаме, Вене и Праге. Проявил склонность к выстраиванию финансовых схем, изучению языков, налаживанию контактов, отличался особым обаянием. К двадцати годам сумел открыть собственное дело в Мангейме – одном из самых еврейских городов Германии.

Его специализацией стало взыскание налогов и выдача «серых» ссуд. Он выдавал займы клиентам, которым отказывались предоставлять кредиты банки. Под высокие – соответственно риску — проценты и с жесткими, в случае несвоевременного возврата, санкциями: долг увеличивался в прогрессии. На этом деле быстро разбогател. Приобрел имя.

Дядя Самуил не случайно считался в клане Оппенгеймеров образцом делового взлета. Для еврейских финансистов тогдашней Европы стать «евреем при императоре» означало достичь высшего профессионального и личного успеха. Несмотря на то что многие расплачивались за него всем состоянием и жизнью. Но тенденции и стереотипы сильнее логики и смысла. Евреи искали царей, а цари – евреев.

У большинства из нас представления о нравах и реалиях Европы XVII-XVIII веков почерпнуты в основном из романов Александра Дюма, хотя сам он не был большим знатоком истории, к историческим фактам в своих произведениях относился без излишней педантичности, а напротив, по выражению биографа Андре Моруа, предпочитал как угодно трепать юбки девке-истории, лишь бы заделать ей ребенка. Но безупречное художественное чутье и фантазия позволили ему верно уловить основной мотив времени и среды. Тяга к роскоши и стремление к удовольствиям определяли жизнь высших слоев общества.

Европейские правители были одержимыми гедонистами и мотами. Денег им всегда не хватало. И потому им всегда нужны были евреи – имеющие деньги, умеющие делать деньги или их достать – как правило, тоже у евреев.

А евреям нужны были правители, нуждающиеся в них. Для истории евреев средневековой Европы это был самый значимый фактор.

Это характерно и для первой цивилизованной страны Европы — Испании, сначала при мусульманском правлении, где евреи достигли самого яркого расцвета и могущества, которые только возможны в диаспоре и где должности первых визирей и министров финансов считались традиционно еврейскими, и при христианах – вплоть до изгнания, которое случилось лишь после того, как Изабелла и Фердинанд окончательно победили мавров и нужда в еврейских капиталах отпала.

На этом сформировалась община Восточной Европы – до Катастрофы самая многочисленная в мире. Знаменитые еврейские местечки, где проживала основная масса евреев в Польше, потом доставшиеся России, возникали по следующей типичной схеме.

Польский дворянин, предпочитающий проводить время в Варшаве, Кракове или Париже, отдавал в управление своей землей и поместьем еврею-арендатору. К нему присоединялись родственники, ремесленники, перекупщики, мелкие торговцы и корчмари, арендатор приглашал раввина, строил микву, синагогу, основывал иешиву – так появлялось местечко, еврейский анклав в христианском окружении.

На этом же возрождались еврейские общины западноевропейских городов после очередной резни или изгнания, которые накатывали кровавыми волнами на всю Европу и отдельные ее страны и города раз за разом, превращая их в «юден фрай» — казалось, что навсегда, а оказывалось – лишь на время. Уже упомянутый пример возрождения общины Вены благодаря Самуилу Оппенгеймеру – лишь один из многих.

Таким образом – инстинкт мотылька, летящего на свечу, — стремление амбициозного еврея стать финансовым агентом правителя, может, изначально и исходило из корысти, но вольно или невольно становилось миссией.



Карьера

Меньше всего об этом думал Йозеф Оппенгеймер, когда в 1732 году на курорте Вильбад он, уже известный и богатый финансист, познакомился с принцем Вюртембергским Карлом-Александром. Они подружились.

Не надо питать иллюзий по поводу этой дружбы. При всем обаянии еврейского финансиста, его изящных манерах, остроумии и веселом нраве не могло быть и речи ни о каком равенстве между ним и принцем крови. Но когда к очевидным личным достоинствам прибавляется тугой кошелек, к тому же всегда раскрытый для дорого друга, это как-то примиряет с очевидным сословным неравенством.

Вюртемберг – герцогское государство на юге Германии со столицей в Штутгарте, ныне городе с самым высоким жизненным уровнем в сегодняшней ФРГ, — был дыра дырой. Карман с дырой был и у принца Карла-Александра. В то время у аристократов считалось едва ли не постыдным не иметь долгов, но вюртембергский наследник к обычной для его круга расточительности отличался еще и особой безалаберностью в финансовых делах. Его курортный знакомец, напротив, профессионально опытный в расчетах и закладных, охотно помогал принцу – и советами, и гарантиями, и просто деньгами.

В следующем году Карл-Александр после долгой свары вокруг престола стал герцогом. В государственных делах он проявлял такое же рвение и сообразительность, как в личных финансовых. Надо сказать, ему вообще приходилось непросто. Герцог не обладал абсолютной властью, огромное влияние имел ландтаг. Там его не любили, считали вообще чужаком. Карл-Александр был католиком – белой вороной в своей сплошь лютеранской стране. Ему даже не позволили строить католические церкви в Штутгарте, разрешили только дворцовую часовню.

Ну, он этой высокомерной своре протестантов приготовил ответный подарок: пригласил на должность финансового агента своего курортного друга — еврея Оппенгеймера. Тем более что у того уже был успешный опыт в той же роли при других германских дворах – у курфюрста Пфальцского и герцога Гессенского.

Но никто из них так не полагался на еврея Зюсса, как Карл-Александр, которому государственные заботы были скучны и докучливы, постепенно он их все переложил на Оппенгеймера. Тот стал фактическим правителем государства. Даже контроль за чеканкой монеты герцог поручил ему.

Народ, а особенно – отцы города и члены ландтага — возроптали. И при прежнем герцоге-подкаблучнике не все было слава богу, а теперь – и того хуже.

— Раньше нами правила шлюха, а сейчас – жид, — возмущались штутгартцы. – В какой стране мы живем?

Йозеф и сам был не рад свалившимся на него полномочиям. Во всех бедах обвиняли его – от взяточничества чиновников до неурожая. Когда возникла инфляция, Оппенгеймера прямо обвинили в том, что он навыпускал лишних денег. Йозеф просил герцога освободить его от управления монетным двором. Ландтаг создал комиссию по расследованию. Она никак не могла подготовить отчет, подозрения оставались, слухи усиливались.

Конечно, кроме государственных дел, он занимался и собственными, не обделяя себя ни в чем. У него была монополь на торговлю солью, кожей, алкоголем, он построил в Штутгарте фарфоровую фабрику и основал банк.

Ему вполне хватало и без государственной деятельности. Тем более что критике подвергались все его решения: и введение новых налогов на пользу казне, и плата за получение государственных должностей. Последнее сегодня звучит почти дико, но в те времена это была обычная практика в большинстве европейских государств, не говоря уже об азиатских.

Особое осуждение вызвало пролоббированное Оппенгеймером разрешение на проживание в Штутгарте евреев. Со времени последнего их изгнания из города прошло несколько десятилетий – и вот опять понаехали.

Справедливости ради надо сказать, что Оппенгеймер не особо отождествлял себя со своими соплеменниками. Он одевался по европейской моде, в которой знал толк, одних париков у него было 166 штук, вел роскошный образ жизни, не соблюдал субботу, кружил голову женщинам – они вообще благоволили ему, у него была любовница христианка. Он чувствовал себя евреем только по рождению и весьма тяготился этим, предвосхищая терзания других успешных немецких евреев, которые через полтора века сформулируют обоснованность своего мучительного раздвоения: «Мы – немцы Моисеевой веры». Пройдет по историческим меркам времени еще немного – и Гитлер покончит с этим их неразрешимым дуализмом, а заодно и с ними самими.

Но пока решалась судьба одного еврея. Версии разные. То ли герцог задумал совершить конституционный переворот, лишив ландтаг его власти, а Оппенгеймер раскрыл заговор городскому совету, то ли, наоборот, это была его идея, подсказанная герцогу. Но в самый канун решающего дня Карла-Александра хватил удар – он умер от инсульта. В тот же день ненавистного еврея Зюсса арестовали.

Расплата

Содержали его в том же тюремном замке, где позже будут собирать штутгартских евреев перед отправкой в лагеря смерти.

Шло настоящее следствие, готовили серьезный, доказательный суд. Обвинения в государственной измене доказать было трудно. Но одно обвинение, заслуживающее смертной казни, было налицо: сексуальная связь еврея с христианкой по закону наказывалась повешением. Ему предлагали креститься – и тогда он этому обвинению не подлежал бы. Он отказался наотрез.

В тюрьме между допросами у него впервые оказалось время подумать о себе и о душе. Йозеф Оппенгеймер снова стал евреем. И принял смерть, как еврей, прочитав перед эшафотом «Шма Исраэль».



Его история привлекала многих. «Еврей Зюсс» стал заглавным героем повести Вильгельма Гауфа, романа Леона Фейхтвангера, антисемитского фильма, снятого в 1940 году, который вызвал восторг у заказчика – Йозефа Геббельса.

Ее воспринимали поучительной – взлет всемогущего еврея и наказанное зло – позорная смерть.

Никому и в голову после этого не приходили две вещи. Первая: что вся его «преступная деятельность» продолжалась всего два года – он не мог стать тем злодеем, жизнь которого стоит и такой смерти, и такого резонанса. Вторая: что это не история наказания зла, а история того, насколько наказуемо возвышение еврея во враждебной среде.

Его судьбу, несмотря на ее поучительность, повторили многие. И продолжают повторять – с поправкой на время и нравы.

Потому что история, увы, ничему не учит. Даже если это так хорошо заученная история еврея Зюсса.