С литературой всегда сложности. И с Нобелевской премией по литературе, соответственно, тоже. Ее вручают больше ста лет. "За произведение, отражающее идеалы гуманизма". Когда Альфред Нобель составлял свое завещание, уже не очень-то просто было понять, что это вообще может значить. Писатели размножались со скоростью бактерий. Европа двигалась к всеобщей грамотности. Критерии размывались, шкалы сбивались.
Но все-таки казалось, что словосочетание это имеет смысл.
Вообще, тогда ведь люди считали, что есть какие-то безусловные ориентиры. Они не знали, что совсем скоро случится война, которая покажется им невероятной, небывалой, немыслимой катастрофой. Русская революция, перевернувшая мир. Еще одна война, по сравнению с которой первая будет выглядеть детской игрой в фанты, в чем-то даже милой.
Словом, они и не представляли себе, сколько будет тем у писателей в ХХ веке. И какие это будут темы. И какие начнутся проблемы с идеалами гуманизма.
И первую нобелевку по литературе вручили Сюлли-Прюдому, тихому французскому поэту, которого мало кто теперь помнит. За высокий, между прочим, идеализм.
Сейчас-то идея выглядит совсем безумной: взять - и начать расставлять претендующие на общезначимость в масштабах планеты метки там, где царит ничем не ограниченная субъективность, и авторская, и читательская, кстати, тоже, что немаловажно. Но они спокойно, больше века уже, год за годом, с отдельными отступлениями и коротким перерывом на Вторую мировую (в 1914, 1917 и 1935, а также с 1940 по 1943 годы включительно премия не вручалась) метки эти ставят.
И мы - ну, те, кто вообще читать не ленится, - следим, спорим, реагируем. Издатели ведь, не стесняясь, ставят на обложку - "Лауреат". Маркетинг, такое дело, куда ж теперь без него.
Ну и, конечно, надо помнить еще одну важную вещь: слова - это всегда власть. Власть - это ведь и есть право на авторитетную речь, на произнесение слов, меняющих материю. И писатели - что бы они ни писали, пусть даже манифесты об искусстве для искусства или детективы для чтения в метро - об этой, выделенной своей позиции имеющих право на слово, конечно, помнят.
И вот откуда-то из Швеции раз в год нам сообщают: этот вот гражданин говорит более важные вещи, чем все прочие говорящие граждане. Всякий писатель по природе своей узурпатор, но здесь уже мы имеем дело с метауровнем узурпации.
Выражаясь проще - с некоторой даже наглостью.
Неизбежные проблемы с критериями начались вместе с премией. Ультрамодный тогда в Европе писатель, Толстой Лев Николаевич, не был номинирован на премию, поскольку, по мнению шведской академии, "осудил все формы цивилизации и настаивал взамен их принять примитивный образ жизни, оторванный от всех установлений высокой культуры". Толстому, впрочем, это не особенно повредило.
Вообще, вкусы мутировали вместе с веком. В 1907 году премию дали Киплингу, за зрелость идей. В наше просвещенное время Киплинг, с его зрелыми расистскими идеями, был бы в среде интеллектуалов изгоем и Нобеля не получил бы ни при каких обстоятельствах. "Бремя белого человека" - это ж надо такое выдумать. Впрочем, перемены политических настроений не мешают Киплингу оставаться и сегодня великим поэтом. И если ребенок не читал его "Книгу джунглей", не убивал вместе с Маугли Шер-Хана, не сражался с красными волками, не добывал красный цветок, - значит, и не было толком у ребенка детства.
С детством вообще интересно. Лауреат 1905 года Генрик Сенкевич, по мнению комитета, "выдающийся мастер эпоса", - сегодня чтение для романтических подростков и не искушенных в литературных тонкостях представителей технической интеллигенции.
Каковые, если судить по активности в социальных сетях, подростками остаются до старости.
Сельма Лагерлёф, первая женщина-лауреат (1909), для сегодняшних читателей - не автор глубокомысленных романов с религиозным подтекстом. Осталась только сказка про мальчика Нильса, который вместе с дикими гусями путешествует по Швеции.
Поначалу премию получали не только профессиональные писатели. Второй по счету лауреат - немецкий историк Теодор Моммзен, специалист по древнему Риму. Кстати, его "История Рима" - пять толстенных томов - целиком переведена на русский. Попробуйте, осильте. Я в свое время застрял на первом, но не вовсе еще утратил надежду одолеть классика.
Несколько раз приз доставался философам. В 1927-м Нобеля получил Анри Бергсон, автор непростой для чтения и понимания "Творческой эволюции", "за яркие жизнеутверждающие идеи". В 1950-м Бертран Рассел. Рассел, кстати, писал, в том числе, и средненькие художественные произведения, но главное, если ориентироваться на широкую публику, его дело - "История западной философии". Книга тонкая, умная, временами смешная и написанная мастерски. К тому же, вполне доступно даже для неискушенного в философии читателя. Ну, не за труды же по аналитической философии признали его литератором, надо полагать.
В 53-м премию получил Уинстон Черчилль - единственный политик, удостоившейся столь высокой награды за литературные труды.
Но после - только писатели и поэты.
В те дни, когда я беззаботно расцветал в довольно средней школе и Апулея читал с усилием, а Цицерона даже не пытался, мне попался на глаза альманах "Круг чтения". Не толстовский, разумеется, хотя толстовский я видел тоже, а советский какой-то. В котором, помимо прочего, был полный список лауреатов Нобелевской премии по литературе.
И я решил прочесть хотя бы по одному произведению каждого из попавших в этот список авторов.
Довольно долго исполнял данное себе слово. Сломался на Нагибе Махфузе (1989), единственном, кажется, награжденном египтянине. По мне - так совсем посредственный писатель. Хоть и не скучней, допустим, Рабиндраната Тагора, получившего премию в 1913-м. У Тагора я осилил два романа (не судить же о стихах по переводам, хотя премию ему дали как раз за стихи). Там все как в индийском кино - все постоянно теряются и через много лет опознают друг друга по родимым пятнам.
Махфуз, кстати, - тоже автор показательный. Просто в какой-то момент комитетчики озаботились тем фактом, что премия сильно смахивает на европейско-американский междусобойчик. И стали разбавлять ряды отмеченных африканцами и азиатами.
Зато теперь мы знаем, что турок Орхан Памук - по-настоящему великий писатель. Без шуток. Если лень вам с романами возиться - прочтите его книгу о Стамбуле, например. Спасибо потом скажете.
Слово - власть, за власть надо бороться, а на врагов словом давить. Нам ли, русским, не понимать политический подтекст литературного Нобеля? Пастернак и Солженицын - писатели достойные, но гнусным империалистам важно было в их случае не талант отметить, а плюнуть в лицо советскому чудовищу.
Получилось. Оба раза в Союзе обиделись, и сильно.
А вот Хорхе Луис Борхес, поговаривают, не увидел премии не потому, что был слепым. Нет, просто левым интеллектуалам, определявшим судьбы премии в конце 1970-х, не нравились его скептическое отношение к политике и порочащее знакомство с самим Пиночетом.
Между прочим, успех премии, возможно, как раз в этом замахе на всемирность. Ну кого, если уж говорить начистоту, занимают национальные литературные премии? Писателей, типов неприятных, жадных и тщеславных. Критиков, потому что надо же критикам о чем-то писать. Изображать наличие среды и процесса. И все.
В случае с международной премией включаются совсем другие механизмы. Это вроде чемпионата мира по футболу. В дни чемпионата футбол начинают смотреть даже те, кто не знает, чем пенальти отличается от углового. Вокруг Нобеля по литературе ажиотажа, разумеется, поменьше, но механизм схож. Тут уже не до признания заслуг писателей, тут есть возможность включить национальную гордость, нос утереть зарвавшимся соседям. Или не соседям.
Нам в этом плане есть чем гордиться. У нас пять лауреатов. Это много. Все - достойные. Хотя все, за исключением Бродского, главного поэта русского ХХ века, - не без привкуса конъюнктурности. Даже Бунин. Ну и потом, в своих-то словах мы ориентируемся неплохо. И у каждого, кто в принципе склонен книги читать, найдется свой список фамилий против тех, что выбрали надменные шведы. Я думаю, что Платонов и Добычин смотрелись бы там осмысленней, чем Пастернак с Солженицыным. А вы наверняка со мной не согласитесь и назовете своих любимцев.
На то она литература - царство абсолютной, самодовлеющей субъективности. Как было сказано где-то выше.
Но что бы там выше ни было сказано, главный-то вопрос остается. Зачем Нобелевская премия писателю - понятно. Не помешает пожилому, как правило, небогатому и заслуженному человеку на старости лет изрядная сумма в долларах. Почти полтора миллиона на данный момент. Пусть пользуется. Опять же тщеславие, возможность на коллег свысока взирать. Милые радости старости.
А вот читателю?
Ну, во-первых, людям вообще нужны ориентиры. Мир хаотичен, мы натягиваем на него сетки категорий, чтобы не потеряться. Мир литературы - полнейший хаос, книг что ни год, то больше, и почему бы публике не соотноситься со взглядами уважаемых людей, имеющих право номинировать на премию и оценивать номинантов?
Способ ориентации в литературном пространстве хоть и не безупречный, но допустимый.
А во-вторых, и это, конечно, важнее, среди лауреатов - как-то так странным образом вышло, несмотря на субъективность, тенденциозность, меняющиеся вкусы, политические игры и прочее, - оказалось довольно много отличных писателей.
Канетти разве плох? Элиот? Фолкнер? От истерического веселья в истерический же надрыв кидающийся Гамсун? Тяжелый, как плита на индейском саркофаге, Варгас Льоса? Степенный Сарамаго?
Вот, правда, про Видьядхара Сураджпрасада Найпола совсем ничего не могу сказать. Вообще не знаю, кто это. Но вероятность, что тоже достойный автор, - не ниже пятидесяти процентов.
Ладно, перечисление может выйти долгим.
Вы, главное, читайте. Вреда уж точно не будет.

Иван Давыдов

lenta.ru