"...Пять или шесть самых отъявленных бандитов удрали в непролазные заросли ольхи, в которых тонули речные берега и остались там партизанить до самых холодов, изредка делая набеги на местные огороды и кормушки для домашней птицы.
С первым снегом они вернулись домой. Батя посмотрел на несчастных, голодных, слоняющихся с покорным и грустным видом по двору индюков и решил оставить им жизнь..."
...Мой батя был великим экспериментатором в области сельского хозяйства. Что он только не вытворял на своем огороде или в саду...
Даже виноград пытался вырастить, что в условиях холодов северной Белоруссии, к сожалению, так и не привело к появлению новых марок вин.
Но огород дело более женское, что ни говори. Мужик сделал по весне самую тяжелую часть работы, вспахал, внес фирменное деревенское удобрение под названием "навоз" - воюйте бабы. Рассада, полив, прополка все на вас, наслаждайтесь счастьем сельской жизни.
Помню, как гости, уволакивая в город сумки со всякой съедобной всячиной, любили говорить: "Хорошо вам тут живется, у вас все свое!". Будто не видели, каким тяжелым трудом это "свое" достается.

...В нашем детстве была веселая и добрая речушка под названием "Кривая", которая разделяла на две изрезанные ее руслом половины земли, принадлежащие с одной стороны деревне Заболотье, а с другой нашему маленькому поселку Волга.
Над этой речушкой тогдашние руководители колхозной жизни изгалялись как могли. Она была очень извилистой и своенравной, в дожди разливалась чуть ли не на полкилометра а в сухое время совершенно исчезала в траве незаметным ручейком, только местами выглядывая небольшими темными зеркалами омутов-виров.
Властям такое поведение Кривой совершенно не нравилось. Как только они над ней не издевались! И выпрямляли, и пойму осушали, и отходами со свинарника травили - все нипочем. На "осушенных" якобы лугах, прилегающих к Кривой не хотело расти абсолютно ничего, что можно было бы сдать государству и получить за это благодарность от начальства.

Тогда они плюнули и оставили речку в покое, потеряв всякую надежду получить с ее владений хоть какую-то пользу для бездонных советских закромов.
Но к сельчанам речка была очень добра и давала возможность всякой домашней живности хоть как-то прокормиться в своих зеленых излучинах.
Деревенские пасли на них коз, коров, лошадей и разных водоплавающих, в основном уток да гусей.

Так вот, посмотрел как-то батя на эти зеленые излучины, подумал и решил поставить птичье производство на широкую ногу. Закупить несколько десятков утят, вырастить и к осени иметь гору мяса как для личных потребностей, так и для многочисленных городских родственников, которые почему-то не находили возможности подъехать к "посевной", но никогда не забывали сделать этого к "уборочной".
Я к тому времени уже достаточно,подрос и имел, по батиному размышлению, кучу свободного времени. То, что я учился в школе и мне нужно было делать уроки его особо не волновало. Не то, что он был каким-то дремучим противником образования и прогресса, просто школа в деревне не считалась особой помехой для помощи по хозяйству и не только в нашей семье.
Короче, птицевод в наличии имелся, дело оставалось за малым - за самой птицей.
И вот как-то ранним утром мы запрягли коня (батя отвечал за колхозный табунок и считался большим специалистом в лошадях, так что проблемы с транспортом у нас никогда не было) и отправились то ли на птицефабрику, то ли еще в какое место, где продают утят.

Все подобные дела тогда делались через знакомых, "по блату" так сказать.
А никакой "блат", как известно, не обходился без хорошей выпивки...
Не помню подробностей этой поездки, но когда под вечер батя уже был чрезвычайно веселым и распевал на всю округу "По диким степям Забакалья". Конь, невзирая на усталость, весело помахивал хвостом и похрапывал - домой едем!
Большой деревянный ящик с птенцами стоял на телеге, а на нем гордо восседал я, облеченный доверием управлять лошадью и следить за тем, чтобы отец не уснул и не вывалился спьяну на дорогу.

Приехали в сумерки. Туда-сюда - совсем темно. Пока разгрузились и распрягли коня - ночь. Ящиком решили заняться утром.

... С первыми лучами солнца я уже в нетерпении выдирал ломиком наглухо приколоченную крышку, чтобы посмотреть - кого это батя купил во вчерашнем хмелю.
Потому что хлопцем я был деревенским и как пищат утята хорошо знал на слух. А тут что-то не то, совершенно не то...
Оторвал доску, глянул - и похолодел от ужаса. На полу ящика толпилось несметное количество кого? - век не догадаетесь. Индюшат.
Как там мужики на ферме по пьяному делу ящики перепутали, во мраке прошлого.
Индюков, как и все дети я боялся, что больших что маленьких. Какие-то они недружелюбные, если не сказать больше.
Я поднял тревогу и все домашние сбежались смотреть на это чудо. Батя с похмелья таращился на без умолку горланящих птенцов и ничего не мог сообразить. Мама и бабушка были готовы порвать его на мелкий бисер и меня заодно - почему не доглядел? Скидки на возраст не было ни мне, ни ему...
Отскандалив положенное время стали думать, что с этой оравой делать. Не котам же скармливать - деньги уплачены, самогонка выпита и день потерян. Решили растить.

...Я такого лета не припомню за всю свою последующую жизнь. Штук сорок бешено несущихся по пыльной улице восьми-двенадцати-килограммовых торпед, сметающих со своего пути все и вся и не признающих никаких авторитетов. Эта банда не питала ни к кому и ни к чему ни малейшего уважения и страха. Разве что колхозный грузовик мог их как-то образумить, да и то ненадолго. Собаки от них разбегались и прятались кто куда, а коты жалобно мяукали на деревьях, если успевали туда забраться.
Когда я насыпал им корм - они просто вырывали ведро у меня из рук, прыгали по плечам и голове, при этом страшно галдели и норовили клюнуть. После принятия пищи без слова благодарности разворачивались как по команде и галопом неслись к речке.
Индюки не признавали над собой абсолютно никакой власти и вся семья должна была приспособиться к их режиму дня и манере их поведения.
Когда же они подросли и окрепли, то стали расхаживать с гордым видом уже по всей деревне и считать ее своей наследственной вотчиной. Ворваться к кому-нибудь во двор, загнать хозяйку в дом и отобрать у бедных кур, гусей или уток еду было для них обычным делом.
Здоровенные птицы не боялись ни черта ни бога и набрасывались толпой на каждого, кто вставал у них на пути.

Дело запахло крупными неприятностями. В тихой, дружной прежде деревушке и такой вот террор. Как-то вечером к бате пришла делегация в количестве трех мужиков и бутыля самогона. С нашей стороны присутствовали наша семья и тоже литр.
Посидели, поговорили. Бате самому надоел этот невыносимый кавардак и он пообещал в ближайшее время с ним разобраться. Мужики согласились подождать неделю, по истечении которой члены индюшачьей банды должны быть ликвидированы, как отъявленные враги народа.
...Что это была за неделя! На газовой плите круглые сутки стоял трехведерный бак, в котором постоянно варилась мясо. По двору и окрестностям летали пух и перья, а у нас отвалились руки ощипывать птицу. Бабушка с мамой не успевали закатывать тушенку.
Батя с мужиками гонялся за индюками по всей деревне, и дикий хохот раздавался в разных ее концах при неудачных попытках изловить наиболее шустрых из них.

Впрочем, переловить всех до одного так и не удалось. Пять или шесть самых отъявленных бандитов удрали в непролазные заросли ольхи, в которых тонули речные берега и остались там партизанить до самых холодов, изредка делая набеги на местные огороды и кормушки для домашней птицы.
С первым снегом они вернулись домой. Батя посмотрел на несчастных, голодных, слоняющихся с покорным и грустным видом по двору индюков и решил оставить им жизнь...-]