Необыкновенно трогательны сноски древних философов, авторов эпических и лирических произведений того непостижимо далёкого времени на гениальные образы, созданные Гомером. Ведь ничего более стоящего ещё человечество не выработало. "Иллиада" и "Одиссея" прославленного автора дают пищу для размышлений таким непревзойдённым трагикам, как Эсхил, Еврипид и Софокл. Его чтут и ему подражают даже греческие тираны. Поэзия вообще для них становится едва ли ни единственным приложением философских оправданий их абсолютизма. Известно, как тиран Дионисий долго хаживал по своим великолепным мозаичным палатам, бурча под нос стопы очередного своего «шедевра», примериваясь его размером к вечным гомеровским строкам, и завершив суждение своё, что всякий, зашедший под кров тирана является его рабом, он в волнении пошёл на чью-то возрастающую тень и не разглядев как следует лица выпалил окончательно сформированный гекзаметр. Это оказался Платон, который тут же ответил таким же размером, заканчивая четкой мыслью: "...не раб царю, коль он пришёл свободным". В общем-то, я о том, что литература того времени была тем, чем является она и сейчас: полем битвы за человеческое достоинство. Древний Рим покорив Грецию, как это мы заучили со школьной скамьи, сам стал пленником прекрасного. Это, на мой взгляд, закономерно в той степени, в какой наша цивилизация, зародившаяся в бурном гуманитарном водовороте Древней Иудеи пошла по берегу Средиземного моря повторяя, нет, копируя схемы и трафареты одинаковой исторической значимости, развивая и одаривая крепнущее человечество плодами гениальных его сынов. Рим был последним, если не считать Средиземноморский халифат, который всё же не принёс покорности подчинённым народам, грандиозным и величественным предтечей европейского Ренессанса, от которого до нашего времени уже рукой подать. Рим выдвинул и таких литературных личностей, читая которых вспоминаешь в полной мере лукавое выражение "голова кругом идёт". Помню, с каким бессердечным вниманием к своим способностям заучивать стихи, пробовал я всегда иметь при себе несколько десятков строк Овидия. В большей степени мне удалось это с Данте. Но когда я раскрыл Вергилия...
Неограниченна ревность, с какой Древний Рим относился к Древней Греции. Известна трагическая встреча варваров с Архимедом. Воин со сверкающим мечом в одной руке и верным щитом в другой, ворвавшись в жилище великого учёного, наступил на круги, аккуратно им вычерченные... В гневе размышлявший над ними Архимед поднялся с колен, и с возгласом: "Noli tangere circulos meos!" ("Не трогай кругов моих, не прикасайся к моим кругам!" лат.) оттолкнул ворвавшегося к нему злодея. И тут же пал проткнутый безжалостным мечом завоевателя. Какая разительная встреча от другой, Диагена с Александром Македонским, прошептавшим вслед за просьбой Архимеда "Отойди, ты мне загораживаешь солнце..." своё не менее известное: "Если бы я не был Александром, я хотел бы быть Диагеном". Не менее трагична и участь Пифагора, павшего от мечей римлян только из-за своего набожного преклонения перед... бобами, которых он всю жизнь лелеял и не решался растоптать, убегая от своих преследователей. Я пишу это вовсе не для того, чтобы проиллюстрировать кровожадность широкого разлива всепоглощающих волн Римской империи. Ведь дальше Нерон и Каллигула... Дорогой, слышу в ответ, дальше Сенека и Катулл, Теренций и Цицерон, Гораций и Апулей... Да, всё это так. Но когда я раскрыл Вергилия...
Помню, как я познакомился с Битлз. Мне дали прослушать какую-то песенку, кажется это была
"I want to hold your hand". Я тут же сказал "Ерунда какая..." и поплёлся прочь. На следующий день я приполз к соседу с магнитофоном и попросил переписать, что привело в немалый восторг несчастного поэта. Приблизительно то же случилось со мной с "Буколиками" Вергилия. Я прочитал впервые эти стихи без всякого энтузиазма и отложил книгу прочь. "Но старость, это Рим, который взамен турусов и колёс не читки требует с актёра, а полной гибели всерьёз" - всепоглощающие и более понятные гениальные строки Пастернака говорили мне о Риме куда больше! Да и перечисленные выше авторы перекрывали трепетным авторитетом безграничный перевод с латинского. И вдруг я, подчиняясь внутреннему толчку, снова раскрыл Вергилия. Это был мир духовного напряжения и густого средоточия поэтического сокровища! Даже "Буколики", не говоря уже об "Энеиде", объяснили мне, какого величайшего поэта в своём стремлении хоть что-то поставить вровень с Гомером, воспитала империя под своим символическим орлиным крылом. Замысел этой книги куда как прост. Между собой с набором своих песнопений спорят пастухи, и судьи их, пастухи постарше, определяют победителя. Вот и всё. На пасторальном фоне раскрывается возвышенная любовь к окружающему миру, человеческие суждения о прекрасном вовсе не пропитаны глубокомысленными восклицаниями, порой они даже наивны. Но посмотрите, как изумительны законченные формы познания. Вот разговор между двумя пастухами, Мелибеем и Титиром:
Мелибей: "...Вот и сам увожу я в печали / коз моих вдаль и одна еле-еле бредёт уже, Титир/ В частом орешнике здесь она только что скинула двойню/ Стада надежду и - ах! - на голом оставила камне./ Помнится, эту беду - когда бы я был поумнее! -/ Мне предвещали не раз дубы, поражённые небом.
Читателю только рот раскрыть остаётся! Гадание на внутренностях жертвенных животных, чтение неминуемого по потрошённым птицам - сегодня это может служить предметом насмешек. Но вот связь между печалью, нет, больше, пастушеской бедой от пропавшей двойни козлят, "стада надежды" и поваленными или обугленными дубами, а то и раскроенными надвое кряжистыми деревьями, "дубами, поражёнными небом", объясняется мне куда с большим сопереживанием. Мы ещё вернёмся к природе Вергилия. А сейчас вот о какой глубине я хочу поведать читателю. Я всеми силами пытался объяснить Древний Рим. Недавно в интернете открылся сайт - или как его там назвать? - на котором дотошно воспроизведена карта Древнего Рима. Да нет, не карта, а воспроизведены дома, улицы, Колизей ещё не разваленный, в общем, Рим, как столица, как город, с его блеском, грязью, с его нищенскими трущобами и Капитолием, домами знати и площадями... Дух захватывает, когда узнаёшь, что десятилетие занял у разработчиков и учёных этот совместный проект. И понемногу начинаешь понимать, как много значил этот центр для жителей древней империи, сколько надежд и стремлений окрылялись одним только осознанием могущества и блеска победоносного и несокрушимого града! У стен Рима, в виду его отдалённых строений, ведут диалог наши пастухи.
Титир: Глупому, думалось мне, что город, зовущийся Римом,/ с нашим схож, Мелибей, ...привык, что с большим меньшее схоже./ Но меж других городов он так головою вознёсся,/ Как над ползучей лозой возносятся ввысь кипарисы.
Мелибей: Рим-то тебе увидеть, что было причиной?
Титир: Свобода.
Я с полчаса не читал дальше. Хотя, оказывается, вполне прозаичны были причины этой свободы ("...Ибо, пока, признаюсь, Галатея была мне подругой / Не было ни на свободу надежд ни на долю дохода".) Мы все вскормлены гуманитарным простодушием истины. Как к площадям вечных городов ведут заботливые лучи прекрасных улиц, так к торжеству истины ведут нас незапятнанные и дорогие сердцу победы нашего опыта. Лично у меня все эти "улицы" утопают в тени дерев - сомнений. Увы, это так. Но когда я раскрыл Вергилия...
Современному человеку открыт доступ в интернет, он может выбрать между кино и телевизором, газеты предоставят ему едва ли не материнскую заботу и защиту от социальной ущемлённости - цивилизация наполнила его жизнь сотовой комфортностью взаимопонимания. Мы все, например, пользуемся ключами и между нами совершенно ясны назначение и необходимость этого предмета. Тонкой перегородкой другого отделения нами осознаётся одежда, в карманы которой мы вкладываем те самые ключи. И логической цепью взаимопонимания, все граждане мира связаны набором пользования и того и другого. "Ключи всегда находятся в кармане", "Вернулся, потому что в кармане не нашёл ключей", "Вопреки обычаю ключи не положил в карман, а оставил в машине"... Я вот о чём. Если мы проследим жизнь людей античной эпохи, нам придётся весьма туго: не было машин, не было карманов... Не было столь обширного разветвления приложения наших способностей и стремлений... Была любовь к театру, поэзии, спорту... Все эти банальности, столь понятные современному человеку, были застывшим и непререкаемым условием жизни и сознания гражданина Древнего Рима. И Вергилий расшатывает это сознание, расширяет запредельно, возможно, революционно, суть устройства проживаемого дня!
Мелибей: ...Тебя эти сосны, о Титир,/ сами тебя родники, сами эти кустарники звали.
Титир: Что было делать? Никак не выйти б иначе из рабства /
И вот резюме их прощания, вот социальный протест против бесправия:
Мелибей: Буду когда-нибудь вновь любоваться родными краями,/ Хижиной бедной моей с её кровлею, дёрном покрытой, Скудную жатву собрать смогу ли я с собственной нивы?/ Полем, возделанным мной, завладеет вояка безбожный,/ Варвар - посевами. Вот до чего злополучных сограждан распри их довели!
Это что, воскликнет мой оппонент, ты просто обрёл в литературе древних тот протест, который в сознании дикарей мечом рождали кровавые бойни Колизея. Да, но обрёл-то их у Вергилия!
Возможно, утомительны для читателя мои изыски, я в слишком тесном пространстве нахожу прекрасное. Придём же к природе поэта. Вот два пастуха встречают судью для разрешения их первенства и вот обычные слова этого третьего непререкаемого единомышленника:
"Пойте! Благо втроём на мягкой траве мы уселись,/ Всё плодоносит кругом, и поля и деревья, одеты/ Зеленью свежей леса - пора наилучшая года!..."
То-есть, ваше состязание, пастухи, ваше стремление к совершенству должно быть не ниже совершенства природы, не осрамитесь перед ней, будьте на высоте небес этого дня, не ниже густоты плодоносного края... Вы знаете лучшее воплощение сценария? Как известно в штате Голливуда числятся профессиональные сценаристы, которые работают над словом столь скрупулёзно, что фильм выходит в блеске иронии, подсознательного анализа, подтекстовой глубины. Недавно глянул я на телевизионный российский экран. Герой спрашивает подругу: "Ты сегодня снова не будешь дома?" Та отвечает: "Так я к ребёнку иду", "А чего ты о ребёнке ничего мне не сказала?", "Да не знала, как ты к своему-то отнесёшься..." "Так он точно -мой? Что ж ты молчала?" Женщина счастливо кивает, слыша дрожание мужского голоса. В этом ключе предлагаю каждому суровый, но единственно верный анализ диалогов киносценариев.
Приведу пример спора Дамета и Меналка
Дамет: Ой! До чего же мой бык исхудал на пастбище сочном! -/ Сушит любовь равно и стада и тех, кто пасёт их.
Меналк: Этих уж верно, любовь не сушила, а кожа да кости!/ Видно глазом дурным ягнят моих кто-то испортил.
Палемон: Нет, такое не мне меж вас разрешать состязанье /...и каждый кто сладкой/ Не убоится любви, а горькой не испытает./ Время, ребята, закрыть канавы, луга утолились.
Всё здесь образ, всё здесь - опыт, все здесь богатство читающего! Не достоин сладкой любви тот, кто не познает любви горькой? Не появится сладкий плод любви у того, у кого в руках не побывал сухой и чёрствый плод любви горькой. Великолепно учтиво, на понятном обоим языке предлагается друзьям завершить состязание.
Мне повезло написать вот такое четверостишие: "Целуйте малыша, что свёл "к нулю" квартиру,/ за красок важный вклад в известную картину,/ сто сотый поцелуй пусть ободрит задиру.../ Ведь ровно столько он вернуть обязан миру!" Представьте моё восхищение, когда я прочитал в "Буколиках" у Вергилия: "Мальчик, того, кто не знал родительской нежной улыбки /Трапезой бог не почтит, не допустит на ложе богиня". Возможно вся литература человечества переполнена подобными наблюдениями. Их надо развесить на стенах больниц, роддомов и предродовых консультаций - это лучше всяческих лекций, доходчивей любого наставления.
У Вергилия любовь к природе и наделение ею пастушеской психики столь естественны, что общение с нею проходит через персонификацию низшего сознания. Ну, как не восхититься подобным восклицанием:
"Пусть я горше тебе покажусь сардонийского сока,/ злее терновника, трав бесполезных, извергнутых морем,/ ежели день этот мне не кажется длительней года".
Внимание! Вступает не кнут, не раздосадованность на животных, не недовольство тяжким промыслом ковбойского назначения, не авторитарная надменность над участью пока ещё живущей говядины, а... "Сыты вы, к дому теперь! - имейте же совесть, коровы!" Я, прочитав это, просто обомлел! Созвучно этому и окончание Буколиков: "Козоньки, к дому теперь, встал Геспер, козоньки, к дому!"
Ну, вот мы и подошли к концу моих записей. И это только "Буколики"! А ведь есть ещё "Георгики", и великолепная "Энеида"! Но остановимся на одних из последних строк "Буколиков":
"Всё побеждает Амур, итак покоримся Амуру!"
При этом отметим полное единодушие с этими словами вот такого заключения:
"Здесь изнемог высокий духа взлёт; Но страсть и волю мне уже стремила, Как если колесу дан ровный ход, ЛЮБОВЬ, ЧТО ДВИЖЕТ СОЛНЦЕ И СВЕТИЛА".
Кто это написал? Правильно - Данте! В "Божественной комедии" заключительными стихами. Тот самый Данте, который избрал в проводники по ужасным кругам ада вверх,к своей усопшей Беатриче и с почтением называл Учителем... кого, мой утомлённый читатель? Правильно, Вергилия!